Тему Волеты они не затрагивали в течение недель, что последовали за неловким чтением рекламного плаката «Паровой трубы», и Сенлин уважал молчание Адама. Но теперь, казалось, нужно что-то сказать – или, точнее, Адам хотел что-то сказать.
– Том, я хочу поведать тебе, откуда пришел.
Юноша откашлялся и поднял взгляд на Сенлина, который как раз тихонько откладывал аэрожезл в сторону. Бывший директор школы сложил руки на столе, давая Адаму возможность собраться с духом и найти нужные слова. «Страницы» кабинета, казалось, чуть плотнее закрылись над ними, а болтающаяся лампочка, словно фонарик на осеннем празднике, смягчала темноту. Затем Адам начал свою историю.
Адам Борей родился в степях Хайяма на западе Ура, где земля была золотой из-за многолетней засухи, а небо выглядело как голубая пустыня. Его отец работал в шумерском Депо, где пересекались множество жизненно важных железных дорог, обменивались грузами и уползали извилистыми маршрутами в обширные поля высокой буйволовой травы, словно черные многоножки.
Вдали над землей подымался туманный силуэт, точно единственный волос на голове глубокого старца – Вавилонская башня. В детстве он звал ее «ловцом сновидений».
Город Шумер стоял на сваях над матрицей рельсов и сортировочных путей Депо. Здания были тонкими и хлипкими, как игральные карты. Не важно, где ты стоял, сидел или спал, под ногами всегда рокотали поезда. Пар струился и сочился через каждую трещину и дырочку, как будто под серыми от грязи дощатыми настилами клубился вулканический источник. Между зданиями не было улиц, только пустые каналы, на дне которых, под городом, ходили составы.
Волета родилась всего через десять месяцев после Адама – достаточно быстро, чтобы считать ее почти двойняшкой, – и он был ей яростно предан. Она росла счастливым, отважным ребенком, наделенным природной грацией, которую лишь оттачивала окружающая среда. Город сотни пешеходных мостиков и тысячи натяжных тросов стал сценой для маленькой эквилибристки. Тугие канаты пролегали над каналами, в которые без предупреждения врывались тонны мчащегося напролом железа. Клубы дыма из труб выстреливали волнами и могли ошпарить идущего по канату человека. Только отважные и безмозглые пересекали город по канатам, а не по мостам, и Волета превзошла всех с уверенностью белки. Она прыгала между водосточными и спускными желобами и танцевала по проводам, словно не осознавая, что за нею повсюду, как тень, следует вероятность падения в двадцатифутовую яму.
Адам жил в смертельном страхе, что однажды она поскользнется и упадет на железные рельсы. Но Волета была проворнее, чем он мог себе представить.
В отличие от их отца.
В нижней части шумерского Депо несчастные случаи были обычным делом. Плохое освещение, тусклая атмосфера, полная пара и дыма и так густо проложенные рельсы, что нельзя ни шагу ступить, не наткнувшись на тот или иной путь. Толпы грузчиков и стрелочников жили в постоянной опасности, и все же для Адама и Волеты стало неожиданностью, когда бригадир постучал в дверь их дома, сотрясая фасад, и сообщил матери, что ее муж поскользнулся на носке полированного ботинка другого человека и угодил под колеса медленно едущего вагона по самые бедра.
Ей сказали, что умер он не быстро.
Их мать, практичная женщина, не просила подробностей. Детали нужны лишь для того, чтобы побороть отрицание, а она была не из тех, кто отвергает жестокие факты жизни. Она поблагодарила бригадира, закрыла дверь, вытащила из кедрового сундука черное платье и стала его гладить. Адам надеялся, что унаследовал ее прагматизм. Это было очень практичное желание.
Будучи крепкой духом, их мать в юности переболела сильной лихорадкой, которая потом время от времени возвращалась, сначала с перерывами, а затем и чаще, что сделало ее неспособной поддерживать Адама и Волету в последние годы их учебы.
Адам был послушным учеником на протяжении всей юности, получал высокие оценки и даже надеялся поступить в университет. Но теперь это стало невозможным. Он должен был найти работу, и высокие оценки ему бы не помогли. В шумерском Депо была только одна работа для молодых людей, рожденных от непримечательных родителей: кровавая, смертельная. Он не сомневался, что старый бригадир отца подыщет ему место в Депо, и, хотя придется начать с жалкой зарплаты, он будет, по крайней мере, трудоустроен. Даже мысли об этом хватило, чтобы его зазнобило. После смерти отца подбрюшье города на сваях стало таким же ужасным, как бездонная яма. Даже с пешеходного моста Том глядел во мрак с ужасом.
Тогда же, пока катастрофа была еще свежа и последствия не улеглись, мать снова слегла из-за рецидива детской лихорадки. Жар сжигал ее, но она сопротивлялась бреду, которому мог поддаться менее практичный человек. Она лежала неподвижно в течение двух дней, глядя ясными глазами на потолок спальни, прежде чем позвать Адама и объявить, что пришло время ему жить самостоятельно.
– Если тебе придется беспокоиться обо мне, ты погибнешь; и если мне придется беспокоиться о вас, я погибну. Так все устроено, Адам. Но если мы пойдем каждый своим путем и спасемся, то мы спасем и друг друга.
Адам не смог придумать никакой причины, никакого практичного довода, чтобы не согласиться.
Его мать собиралась переехать к сестре, чей муж был помощником планировщика. Однажды ему предстояло самому стать планировщиком. Тетя и дядя Адама балансировали на грани того, что в шумерском Депо считалось богатством. Он знал, что мать никогда не будет голодать под их крышей.
Она брала с собой Волету, которая пригодилась бы на кухне дяди; там жило шесть кузенов и кузин, за которыми тоже нужно было присматривать, что отчасти объясняло, почему для него не нашлось места. Отчасти. У его дяди уже подрастало два сына, которых он должен был воспитывать, обожать и готовить для них места в промышленности. С третьим «сыном» он бы не справился. Между тем всего наследства Адама, всего богатства, оставшегося после смерти отца, хватило на один-единственный билет на поезд.
Адам даже вздохнул с облегчением от такого поворота. Его как будто отпустили на пастбище, в то время как прочее стадо отправили на убой. Он сразу понял, куда поедет: Вавилонская башня, сток человечества, земля обетованная для молодых людей. Он собрал скудные пожитки, поцеловал горячечную мать и ушел с Волетой – было само собой разумеющимся, что она пойдет с ним. Он не мог оставить ее.
И только в поезде, когда они с Волетой потягивали слабый холодный чай, который подавали пассажирам третьего класса, Адаму пришло в голову, что это не было практичным выбором. Его сестре гарантировали приют в Хайяме, в доме их дяди, а он лишил ее почвы под ногами. Это была бы жизнь нежеланной кузины и желанной посудомойки, но – жизнь стабильная. Ему стало тревожно из-за новой ответственности. За окном вагона буйволовая трава колыхалась на ветру. Он смотрел на нее и переживал о будущем.
Как это часто бывает со старшими братьями, Адам полагал, что на нем лежит больше ответственности, чем было на самом деле, и думал, что сестра действует только из преданности ему. Он не мог себе представить, что у нее имелись свои причины для ухода. Конечно, Волета не отпустила бы его одного. Он был ее дорогим братом, почти близнецом. Но не это стало причиной, по которой она решила последовать за ним в башню. В течение нескольких недель она не говорила ему правды, но в конце концов призналась, что ушла с ним, потому как перестала бояться своих ежедневных прыжков. Она тратила время на малые подвиги с уверенным исходом, на беззубые опасности. Она не смогла подобрать нужное слово, но Адам это сделал за нее: скука – вот что вынудило ее покинуть мать и безопасный дом.
