Пока чародей всё это говорил, пока пальцем с длинным жёлтым ногтем водил по строкам, заметил Радим, что из ночного горшка, стоящего в углу, выскочили четыре жабы; они ходили на двух лапах, подобно тому, как ходит человек, почёсывали себе белые животы, и растягивали свои огромные рты, как в хохоте, и таращились на Радима, и заговорщицки подмигивали ему, потом показывали ему языки, худые попки и то, что спереди, словно насмехаясь, выделывали всякие другие пакостные проделки, не пряча свой похотливый нрав, затем, будто устав от этой дурацкой суеты, ловко вспрыгнули они на стол и стали обгрызать мясо с костей... А изо рта и из ушей мертвеца вдруг полезли черви — чёрные и жирные, а из носа выползли змеёныши и принялись скручиваться друг с другом у покойника на груди. И так тошно, и так страшно стало Радиму от этого зрелища, что он захотел одного — как можно быстрее и дальше бежать из этого дома. Да разве от чернокнижника, сильного колдовством, убежишь? Да разве при таких обстоятельствах с ним столкуешься? Да разве справишься, смертный человек, с самим дьяволом?..
А чернокнижник всё водил ногтем по строкам:
— Надобно взять всего двадцать четыре части тела молодого, но никак не старого, ибо от старого тела органы грубы и слабы и никакой целебной силой не обладают, видимость одна, и их следует браковать... Лучше же всего органы брать от не рождённого младенца, а ежели самого его изжарить и съесть, то явятся надолго молодость и здоровье...
Взяв гусиное перо и макнув его в чернила, что-то записал себе чернокнижник на замусоленном рукаве. И дальше, водя пальцем по строкам, что-то себе уже невнятно бубнил.
Тут и вспомнил Радим, грамотный человек, много книг прочитавший, несколько языков знавший и немало ведавший, что в одной старой книге написано: если сказать чернокнижнику «Христос воскрес!», то чернокнижник этот тут же и сдохнет.
Меж тем уже ясно говорил чернокнижник, ближе подвинув свечу — чёрную колдовскую свечу:
«Несколько частей тела я назвал, поскольку прочитал, а вот другие части числом семнадцать не сумел прочитать; в неметчине я не жил, с немцами не водился и язык их знаю слабо...»
Стоял чернокнижник к столу с покойником спиной и не видел, как покойник вдруг ожил, при этом жабы с червяками и змеёнышами попрыгали-попадали на пол, а мертвец сел на столе, и в один миг выросли у него бесовские рожки, и обозначились на бледных пятках копыта, и хвост взметнулся вверх, и угрожающе выгнулся дугой, будто плетью намеревался стегнуть Радима. Похоже, и после смерти этот юноша был не прочь повеселиться, поразвлечься... Ах, нужны ли были Радиму ещё свидетельства того, что забрёл он во тьме в весьма нехорошее место, где нечистая сила правит и живыми, и мертвецами?
А колдун тем временем уж Радима за шею крепко взял цепкой рукою и к книге склонил:
— Прочитай, путник, знающий языки, что здесь написано... про какие ещё сказано части тела? Вот уж думаю я, не про постную говядину здесь говорится и не про грубый хлеб с отрубями... Не селезёнка ли скрывается под словцом Milz, и не печень ли прячется за словечком Leber, и что за Bauchfell — не брюшина ли имеется в виду?.. А другие немецкие словеса и вовсе не разберу — не то вином здесь всё залито, не то кровью... или воском чёрным капнули, — поскрёб он страницу ногтем. — У тебя-то, путник, глазки помоложе. Прочитай же, что написано...
— Здесь написано... — уж начал задыхаться от крепкой хватки чернокнижника Радим. — Здесь написано... Христос воскрес!..
Последние слова он звонко воскликнул.
Любаша даже прослезилась, когда увидела, какое действие эта байка произвела на крестьян, как испуганы они были и как слушали доброго паныча внимательно, ни слова не пропускали, и на лицах у них, кажется, можно было и чернокнижника разглядеть, и самого путника Радима, и даже жаб со змеёнышами и червяками. И на едином дыхании повторили они за рассказчиком эти святые слова «Христос воскрес!» и облегчённо перекрестились — так сердечно переживали за доброго путника.
...Будто гром грянул от этих слов посреди колдовского жилища. Господь Вседержитель не оставил Радима, вспомнившего о Сыне Божьем в минуту смертельной опасности. От некоего действия божественного, быть может, от мысли одной Создателя чернокнижник и окочурился!.. Он вдруг высох весь в единый миг, стал скелетом с мрачным оскалом, тут же пал, где стоял, звонко застучали о каменный пол его косточки, и далее совсем он рассыпался в прах; потянул сквознячок, и вынесло прах чернокнижника за порог. То же произошло с жабами и прочей мерзостью. А покойник лёг обратно на стол и остался покойником...
Радим бежал из этого проклятого дома без оглядки. Не помнил, как перелетел через порог. А когда засияла на востоке утренняя звезда, был он уже далеко.
Любаша улыбнулась: ох и выдумщик её брат-книгочей!..
Затем и другую историю поведал собравшимся Радим. Приключилась с ним эта история уже совсем недалеко от поместья — в нескольких верстах от Азаричей. Накануне вечером он зашёл в одну деревеньку из шести-семи хаток (названия деревеньки не знал; да и было ли оно!) и, по обыкновению своему, представился хозяевам немцем-цирюльником, пускающим кому захочется кровь. Одному крестьянину захотелось сбросить дурную кровь, от которой он уж несколько дней испытывал немочь. Радим ему помог: жилу надрезал, кровь дурную по локтю слил. И крестьянину полегчало. За что он одарил «немца» двумя редьками — чем мог!.. Небольшие были совсем редечки, чуть крупнее гусиного яйца. Но хоть и маленькие, хоть и горькие, всё же еда! На ночлег не пустили, побоялись чужого человека — к тому же ещё так ловко пускавшего кровь. Вздохнул Радим, да не ночевать же под забором... Отошёл от деревеньки недалеко, разжёг костёрчик, сунул редьки в самые угли и ждал, когда эти редьки испекутся. Очень голоден был.
Когда уж редьки были, пожалуй, готовы, внезапно вышли из кустов три огромных мужика, по виду явно разбойники. Увидев две редьки в угольях, посетовали эти лихие люди, что устали уже питаться желудями и буковыми орешками и не прочь были бы чем-нибудь более существенным насытить утробу, и после того они выразили сожаление, что нет у путника ещё и третьей редьки к первым двум, а то бы им как раз по редьке досталось повечерять. Радима они в счёт как будто совсем не брали, чем весьма обидели его. Но ничего поделать он не мог, ибо были разбойники с весьма внушительными палками, а он мог надеяться только на свои кулаки. Во всяком случае, отдавать редьки просто так Радим не собирался, поскольку сам имел на них известные виды.
Разбойники, угрожающе подняв своё дубье, двинулись на Радима с трёх сторон, а он, готовый к схватке, отступил на шаг — так, чтобы за спиной у него как раз было дерево... Чем бы это дело завершилось, одному Богу известно, но, как видно, внимательно приглядывал Бог за Радимом, а может, ангела-хранителя послал... вдруг выехали из лесу на полянку несколько всадников, и верховодил ими не кто иной, как сам Тур, о коем в округе все только и говорили; большой и крепкий, будто выточенный из камня, в старинных кожаных доспехах и с дивным шлемом на голове.
Только указал Тур своим людям на тех горе-разбойников, безнаказанно ходивших до того по неправедной стезе, и всадники окружили их, накинули на них арканы и потащили в лес. А Тур подъехал к Радиму и молвил ему негромким голосом:
