— Вы поступили, как добрые христиане, — улыбнулся Радим. — Скажи мне, Марийка: это мёд так сладок или так сладки губы твои?..
Теперь и дух мёда был для Радима — дух Марийки.
Две девушки — это уже райский сад
А однажды Радим привёз Марийку в имение, в гости. Обычное, кажется, дело; не одно лето провела Марийка в этих стенах, на этих лугах, под сенью этих вётел, над струями этих вод... Но тогда она девочкой была, с которой вместе росли и нескучно проводили детские и отроческие дни; теперь же заневестилась, вошла во все года и красу. И получился из гостевания праздник. Что правда, то правда: для любящего сердца (как и у Бога!) праздник каждый день.
Пряча лукавый блеск в глазах, Радим представлял подруг по чину:
— Вот — панна Мария. А вот моя сестрица...
И девушки засмеялись. Они давно не виделись, но перед тем немало времени провели вместе за вышиванием.
— Я покажу тебе, Марийка, что вчера вышивала, — и Люба увлекла подругу к себе в горенку.
— И я вышиваю, — призналась Марийка. — Красным шёлком по белому...
— Она вышивает мне сорочку, — открыл секрет Радим.
В горенке у Любы девушки как будто позабыли про него, склонились над рукоделием, гладили руками полотно и смотрели на свет шёлковые нити, дорогой королевский товар, и хвалили новые пяльцы, сработанные кем-то из мастеровитых мужиков. Две птички на одной ветке прелестно щебетали.
Радим сидел на лаве у двери, косая сажень в плечах, подпирал стену, девушками любовался.
— Ах, в каком я прекрасном саду!..
Вряд ли слышали девушки его восклицание — так были рукоделием увлечены, затейливым узорочьем, где-то напоминающим листочки, где-то цветы и кресты, где-то — переплетённые травинки, где-то — снежинки, где-то — будто бы рябинок гроздь, где-то павлинов, гуляющих по саду, а где-то — петушков и лошадок.
— Но не загрустил ли наш кавалер? — вдруг спохватилась Люба и подняла на брата глаза. — Быть может, он нам расскажет что-нибудь увлекательное? Ты знаешь, Марийка, наш Радим — есть кладезь всяких занимательных историй. Возможно, он даже придумывает их сам.
— Это потому, что он много читает, — не согласилась гостья. — Как мой папа.
— Он знает презабавную историю о кукушечке, — напомнила Любаша.
Радим устремил на неё строгий взгляд.
— Расскажу вам лучше о Минотавре...
И он поведал им историю, старую, как мир, — историю об ужасном чудовище с туловищем человека и головой быка, о Минотавре, сыне Пасифаи, жены критского царя Миноса, и одного быка, посланного Посейдоном.
— Заперт Минотавр был в огромном дворце Лабиринте, выстроенном специально для него, во дворце с бесчисленными, запутанными коридорами. И питался Минотавр человеческим мясом. Афиняне, провинившиеся перед всесильным Миносом, платили критскому царю дань — каждый год посылали на съедение чудовищу семь юношей и семь девушек — юных и прекрасных. Их запирали в Лабиринт, где они плутали по полутёмным ходам и переходам, пока не попадались Минотавру. И не было у них никакой возможности спастись, ибо не имели они оружия и не знали выхода из Лабиринта, а Минотавр был беспощаден... Долго бы терпели афиняне, долго бы отдавали на съедение чудовищу лучших своих детей, ибо могущество Миноса не имело предела, но нашёлся среди афинян герой по имени Тесей — сын афинского царя Эгея. Он отправился на Крит вместе с афинскими юношами, снедаемый неодолимым желанием убить Минотавра... Когда афиняне прибыли на Крит, дочь царя Миноса Ариадна увидела Тесея среди других юношей и сразу полюбила его. Стремясь спасти Тесея, Ариадна дала ему клубок ниток, чтобы герой мог найти обратный путь из Лабиринта, и острый меч, чтобы он мог постоять за себя... И Тесей, благодаря заботе возлюбленной, не заблудился в Лабиринте, а встретив в одном из тёмных переходов чудовищного Минотавра, пронзил его мечом...
Когда Радим замолчал, сказала Люба:
— Думается мне, не случайно брат Радим поведал нам именно эту историю. Я что-то слышала уже о Минотавре и тоже подумала о нём, когда впервые увидела Тура...
— Ты видела Тура? — поразилась Марийка.
— Даже дважды. И расскажу тебе об этом после. Но уже при первой встрече, когда пряталась в какой-то лощине, а Тур, быть может, заметив меня, остановился и сурово смотрел мне прямо в глаза... тогда... тогда я и подумала о Минотавре — что этот Тур похож на него...
— Ты ошибаешься, сестра, — несколько разочарованно возразил Радим. — Сходство между ними, конечно, есть. Мне к тому же думается, что под турьим шлемом скрывает лицо благородный, образованный человек, шляхтич из местных или пришлый, которому история о Минотавре и подвиге Тесея определённо известна. Но они разные, как огонь и вода. Наш Минотавр делает из нашего края Лабиринт для наших врагов, а не для несчастных, отданных на заклание. Многие, очень многие сильные заблудятся здесь и станут добычей для Минотавра.
Слушая брата, Любаша вздыхала. Она думала о Густаве, который, должно быть, ещё ждал её где-то там, в лесу, покинутый ею в избушке, в самой глубине Лабиринта, а может, уже и не ждал, ушёл, потеряв надежду, и плутал по бесчисленным «ходам» и «переходам», блуждал в холодной тёмной чаще в поисках выхода, и не было у него спасительной нити Ариадны, и не было острого меча, и не подсказывали дороги звёзды, ибо небо затянуло тучами, и, возможно, вчера, позавчера... попался он в руки Тура — грозного Минотавра — и был растерзан им... И не увидеть, и не увидеть ей больше любимого, не услышать голоса его, так радовавшего ей сердце, не почувствовать силы его рук, не прижаться к его груди, такой широкой и крепкой, будто вмещавшей весь мир — и её мир, мир её мечтаний, любви, чаяний...
Грустила Люба, тревожилась, однако умела скрыть и грусть, и тревогу свою, занимала гостью разговорами и рукоделиями.
Глаз не отводил от девушек Радим. Обе они были хороши — одна другой краше — два цветка, две свежие розы.
— Ах, в каком я чудесном саду!..
Судишь человека — помни, что тебя судит Бог
Там, где тихая речка Реста впадает в Проню, есть невысокий холм, но не в месте, где сливаются эти реки, а верстой южнее, в глухом лесу. Ни по воде к этому холму не подобраться, ни дорогой проехать, ни тропою пройти. Ныне на этом холме ничего нет, кроме сосен, нескольких кустиков и старой рыжей хвои, опадающей год за годом, век за веком. Если поднимется путник на этот холм, если присядет, уставший, на валежину, может, увидит под ногами несколько камней, одетых зелёненьким нежным мхом, может, ещё несколько яминок приметит да канав, дно которых давно покрывает толстый дёрн и края которых делает покатыми. А когда-то здесь стояло крепкое городище...
Поставили это городище старообрядцы-стрельцы, бежавшие из российских земель и спасавшиеся в дремучих литовских лесах от казней и расправ
[73]. Солнечный луч в этих лесах легко терялся, а беглецы каждый кустик, каждый камень, каждый пенёк вызнали и нашли себе здесь новую родину. Два десятка лет прожили, отстроились, обустроились — затворились в скитах, в раскольничьих монастырях. В каждом таком ските, похожем на крепость, стояло у раскольников множество изб, крепких и больших, как боярские палаты, со многими покоями-кельями, с ходами и коридорами, тайными и явными, с подпольями и чердаками, с хитрыми чуланчиками-тайниками и с выходами на все стороны, чтобы в случае опасности легко можно было спрятаться от преследователей или убежать... Едва на ноги стали и головы подняли, как русский государь, от которого бежали они, к ним сам пришёл; гонялся русский царь за шведским королём, за гордым, рыкающим северным львом, и сам не заметил, как спугнул с насиженных мест недругов попроще, помельче — давних своих ненавистников, раскольников, исповедующих верность старому обряду.
