И Винцусь ясно и довольно громко, чтобы волкам (а с ними и всем дьяволам) было слышно, произнёс:
— Христос воскрес!
Волки вдруг насторожились — однако не оттого, что услышали его голос, его волшебные слова; похоже было, что-то другое они услышали, так как все разом повернули головы в одну сторону — в ту сторону, куда несколько часов назад убежал Коник. Минуты не прошло, все волки, как один, рыкнув или разочарованно взвизгнув, кинулись в кусты.
И тут Винцусь услышал конский топот, крики. Вздрогнули еловые лапы, и из-под них выехали на тропу, на которой только что сидели волки, Криштоп и несколько мужиков. Криштоп был с ружьём, а мужики — с косами и вилами. Все они прискакали верхами и Коника с собой привели.
Мужики сняли Винцуся с дерева, ибо сам он так закоченел, что даже шевельнуться не мог. Укутали его в жаркую овчинную шубу, усадили на Коника... который был такой тёплый!..
И тут Винцусь наш заплакал. Чтобы не обидеть и, не дай бог, не унизить нашего героя, скажем: это было так хорошо, что он заплакал, это принесло ему облегчение. Это было проявлением силы, проявлением злости и обиды, а не слабости; и ещё это было как бы торжеством веры: помянул добрый человек имя Господне, с верой и надеждой помянул — и как ни бывало возле тебя подлых, злобных волков. Когда убедишься со всей ясностью, с недвусмысленностью, что сам Господь думает о тебе — о маленьком человеке, затерявшемся в огромном лесу, в бесконечном земном мире, но не потерявшемся, однако, под оком Его, — что это именно Он заботой своей неусыпной не допустил до беды, не позабыл о тебе и всё это время, похоже, глядел тебе в мужественное сердце, глядел с любовью... как от того не заплакать с ответной любовью и благодарностью!..
Пока мужики оглядывались на месте, пока искали в снегу пистолет, пока застреленного волка укладывали на волокушу, а ту брали на аркан, — ибо не хотели такого славного волчищу в лесу бросать, знатная на нём была шкура, — Криштоп поведал Винцусю о том, что произошло после бегства Коника с этого злосчастного места. Прибежал добрый Коник, естественно, домой. Как его увидели в воротах одного, без Винцуся, так и поняли, что некая беда стряслась, переполошились все. Сразу собрались на поиски мужики, и Криштоп повёл их по следам Коника в лес. Потом начало смеркаться, и следов в лесу нашлось немало, трудно стало не сбиваться с нужного следа. И уж начали след терять — и первый раз, и второй, и третий... На третий раз насилу нашли. Да и опять потеряли. Вскричали мужики: «Помоги, Господи!..» Тут и раздался выстрел!
— Кто стрелял? Кто стрелял?.. — спрашивали мужики. — Кто этого зверя убил?
— Это наш юный пан стрелял! — не без гордости отвечали другие мужики. — Вот и пистолет его отыскался.
А Винцусь молчал, ибо как раз тут запала ему в ум мысль — что совершил он поступок не детский, что любой из этих взрослых мужиков счёл бы за удачу, за подвиг такого огромного волчищу завалить; совершенно счастливый, угревшийся в шубе да на тёплом коне, сидел он в седле, слушал рассказ старика, и уж начинало клонить его ко сну — от усталости и всех переживаний — клевал наш герой носом.
— Слава богу! Слава богу! — приговаривал Криштоп.
Страшна не дверь, страшна неизвестность, что за ней
Едва развиднелось, отправились Тур и его люди на поиски. Чёрное зло не могло быть оставлено без мести; в раненом сердце версталось ответное зло... Сразу выяснилось, что эти четверо шведских разбойников далеко не новички по зимнему лесу ходить. Очень умело они путали свои следы. То как будто блуждали они кругами и где-то ловко сходили с кругов, го ступали след в след и заворачивали хитроумные петли, то задом наперёд ходили, то разбредались по отдельным тропам, чтобы потом в условленном месте сойтись вновь... Однако и Тур, и его люди, среди которых многие были искусными охотниками и звероловами, понимали в уловках не менее, и всё, что сплеталось разбойниками, скоро и верно расплеталось ими. В глазах опытных лукавое быстро обретало ясные черты.
К полудню уже вышли на тот лесок, в котором «волки» устроили себе логово. И разбойники, как видно, решившие, что достаточно уже оставили путаных следов, по лесу своему шли прямо. Тур и дружина остановились на их тропе в раздумье: не подстерегают ли хитрые в удобном месте, под разлапистой елью не взводят ли курок, не обнажают ли шпагу, укрываясь за сугробом?..
Тот, лицо которого скрывала маска из волчьей шкуры, спросил:
— Что скажет пан Тур? Не ударить ли прямо?
Тур ответил:
— Будем хитрого скрадывать хитро. Согласен ли с этим пан Волчий Бог?
Пан Волчий Бог кивнул:
— Месть и хитрость — сестры родные. Не так ли?..
...Тем временем в срубе крепком, срубе приземистом жарко топился каменный очаг; громко потрескивали в огне сосновые полешки, громко же шипела на них смола. Карл, Мартин и Георг возлежали на лежаках, застланных грубыми, невыделанными шкурами. Они устали, они разомлели от тепла, им лень было говорить; им лень было даже шевельнуться. И много времени у них было до весны...
Оке принёс в мехе воды из небольшой речушки и, наполнив котёл, подвесил его над огнём.
— Тяжела вода. Но земля тяжелее.
Ему никто не ответил.
Тогда Оке, поразмыслив, ещё сказал:
— Как бы широко ни рыл могилу, всё одно она будет тесна...
Некоторое время по-прежнему было тихо; потом Карл спросил:
— Ты к чему это говоришь?
Оке вздохнул:
— Не хотелось бы, чтобы кости мои остались в здешних краях.
— Брось эти мрачные мысли. Отчего они? — и Карл повернулся на другой бок, спиной к огню. — Сказал бы что-нибудь повеселее...
— Немало мы тут натворили, Карл, — снова вздохнул Оке. — Вот и являются всякие мысли.
— А ты их гони, — хмыкнул Карл.
— Я их гоню, но они возвращаются. Что с этим поделать!.. Взять хотя бы грех с семьёй священника, что приняли мы на душу... Мёртвые лица этих людей так и стоят у меня перед взором, тревожат, — Оке удручённо покачал головой. — Зря я послушался тебя, Карл.
— Ах, оставьте этот пустой разговор! — перебил, скривившись, Георг. — Я послушал бы сейчас добрую шведскую никельхарпу
[88].
Оке оторопел:
— Где нам тебе в этих дебрях никельхарпу достать?.. Мне бы по сердцу сейчас пришёлся простой молитвенник из нашей церкви...
Тут и Мартин подал голос:
— Мы уже допели песню, хотя в ней много было слов. Но мы можем начать её снова... Под эту песню хорошо мечтается о родных местах...
Карл не дал ему досказать. Сев на своём лежаке, он жестом призвал всех к вниманию. Ему будто почудились некие звуки, раздавшиеся снаружи. Карл, склонив голову набок, некоторое время прислушивался. И все остальные слушали с ним. Однако ничего не услышали — прежняя тишина царила в лесу.
