От Тура ни на шаг не отступал другой исполин, воитель опытный, с осанкой гордой, с рукой искусной, неутомимой; лик свой он скрывал под маской волка.
И когда Тур, увлёкшись битвой, владея саблей мастерски, круша черепа, ключицы и плечи добрых шведских солдат, срубая древка пик, ломая шпаги, отделился от своих, от немногих уж — всего-то их осталось, что четыре музыканта, и ликовали шведы, — когда конь могучий понёс его напролом через ряды пехотинцев в воду, отчаянно храбрый воин в маске волка послал своего коня за ним. И верно, надёжно прикрывал этот воин Туру спину. Но ему самому никто спины уже не прикрывал. И один из драгун не преминул этим воспользоваться и ударил его сзади шпагой в шею. И другой драгун с победным зычным криком вонзил ему шпагу в бок. Вскричав от боли и выронив саблю, заливаясь кровью, брызжущей из раны в шее, человек этот обмяк и склонился без сил к холке коня. Он уже едва держался в седле; жизнь быстро покидала его.
Тур оглянулся. Увидев, что произошло, вскричал он страшно. Развернул коня своего назад и так широко и так круто повёл саблей, что все окружавшие его шведские солдаты отпрянули, иные, не удержавшись на ногах, повалились в воду. Но что мог сделать Тур один, пусть и славный он, могучий воин?.. Уже лежал распластанный на родной земле бубенщик молодой; чуть подальше — бездыханный старик, ещё удерживая в руке свою бессмысленную жалейку; возле раздавленной лиры, на груде тел покоился лирщик; а волынщик нашёл смерть на песке, у самого брода, с ним была ещё его волынка.
И все другие из дружины Тура полегли. Имя им — герои, место им по чести, по доблести — райские кущи.
Только Тур и остался. Раненого друга, истекающего кровью, он снял с коня и вместе с ним прошёл он среди шведских солдат. А те расступались, давали ему путь. Пройдя брод, он бросился в воду. Солдаты оглядывались на Оберга. Что скажет он? Но Оберг молчал. Поэтому никто не преследовал Тура. Воин знатный, он много им здесь понаделал бед. Сильный достоин уважения.
Когда эти двое, увлекаемые течением, скрылись за поворотом реки, взоры всех обратились на северо-запад. Дорога домой была свободна...
Приди, мой суженый, пить попроси
Сломав печать, старый шляхтич Ян Ланецкий читал у себя в покоях послание оршанского маршалка, в коем сей вельможа спрашивал, нет ли у досточтимого лозняковского пана, милостью Божьей человека не бедного и милостью королевской одного из столпов шляхетского общества, высокого собрания, сколько-нибудь замечательных мыслей относительно того...
У «лозняковского пана» шумело в голове, глаза слипались; он не спал всю ночь, прислушиваясь к шуму битвы, которая разразилась накануне у брода, — в какой-то версте всего от Красивых Лозняков. Он знал уже, что это Тур не пускал напиравших с того берега шведов; знал он и то, что шведов было — тьма, поскольку не всех побил и не всех пленил обласканный фортуной русский царь; и ещё знал, что с десяток его мужиков, и с ними два сына кормилицы Ганны, ходили помогать Туру, — они просили у пана оружие, и он дал им оружие... но мужики не вернулись, никто не пришёл. Это могло означать только одно — что славный воин Тур не смог удержать нахлынувшую орду, и ничего доброго теперь ожидать не приходится. А женщины, с утра ходившие на Проню, на мостки, полоскать бельё, кричали в голос: по реке мёртвые, страшно посеченные плывут, и красна от крови вода. Это могло значить, что ни лозняковские мужики, и ни какие-то другие, и ни сам Тур... с побоища, скорее всего, не вернутся.
...относительно того, где можно изыскать достаточные средства на восстановление Могилёвской ратуши, от коей было некогда глаз не оторвать. В этом вопросе трудно было не усмотреть скрытую просьбу, а за велеречивостью сановника, за очень вежливым тоном не разглядеть пустую поветовую казну. И как раз раздумывал старый Ланецкий, где ему сказанные средства изыскать, чтобы не ударить в грязь лицом перед другими шляхтичами, гонористыми в большинстве, но чтобы и их, ревнивых к чужому успеху, не обидеть, не раздразнить слишком щедрым пожертвованием, когда после тихого стука в дверь вошёл к нему управляющий Криштоп.
— С вашего позволения, пан... — поклонился он и доложил: — Явились шведы у наших ворот...
Нахмурился шляхтич, серым стало лицо; только глупый теперь не смог бы понять, чем закончилась битва.
— Много ли у наших ворот шведов?
— Десятка полтора, пан. Просят открыть. Что прикажете делать?
Пан Ланецкий недоумённо повёл седой бровью.
— Не ошибся ли ты сослепу? Может, то не шведы? Давно ли шведы начали спрашивать разрешения, чтобы войти?.. — и, вздохнув, он поднялся. — Любопытно мне будет взглянуть на этих шведов.
Нацепив саблю, — более для вида, для значительности, нежели для воинской надобности, — Ян вышел на высокое крыльцо. За ним и Алоиза не замедлила появиться, поскольку и ей было любопытно, что за люди спешились у ворот, не принесут ли ей они — а хоть бы и шведы! — какую-нибудь весточку о сыне: где он? что он? жив ли, родная кровь?.. Следом за хозяевами выглянул в дверной проем старик Криштоп и звонким от волнения фальцетом велел мужикам отпереть ворота.
Те послушно отодвинули засов, отвели створы и отступили, понурив головы.
Шведские солдаты остались снаружи, и только один — молодой офицер — вошёл во двор, ведя в поводу своего коня. Этот человек сразу направился к крыльцу, где его ожидали. Старый Ланецкий даже удивился, что так скоро, в мгновение ока, сообразил незваный гость, где следует искать хозяйское высокое крыльцо, будто он уже бывал здесь, на широком дворе, и знал, куда надо идти.
И хозяев гость скоро отыскал взором.
— Госпожа! Господин! — слегка поклонился капитан Оберг, остановившись под крыльцом; здесь мы, опять же, должны напомнить читателю, что говорил наш герой по-шведски. — Похоже, вы есть родители той прекрасной девы, той лесной нимфы, которая завладела моим сердцем и которую я ищу.
Ян оглянулся на Алоизу, а Алоиза заглянула снизу ему в глаза. Они не поняли из услышанного ни слова.
Между тем Оберг продолжал:
— Скажите мне, уважаемые, где она? Скажите мне, тут ли она живёт? — и капитан указал рукой на дом, на окна.
Старый Ян не без тревоги взглянул в указанном направлении, но по-прежнему был весьма далёк от понимания того, что от него хотят. Напряжённо глядя в лицо офицера, пан Ланецкий крутил себе седой ус.
— Может, он просится переночевать? — предположила Алоиза.
Этот приятной наружности офицер, плечами, и благородной статью, и ростом, и мощью воина, и манерами воспитанного, образованного человека, немало походивший на их сына Радима... — ах! где ты, где ты, свет моих материнских очей?.. — молодой офицер этот сразу понравился ей, хотя он и был враг.
— Скорее, он вежливо требует денег. Или еды, — нахмурился Ян.
Алоиза с этим не согласилась:
— Я ни разу не видела, чтобы, требуя денег, прижимали руку к сердцу.
