Ее слова не убедили Тулла. Что-то бормоча себе под нос, он водил пальцами по тексту, накарябанному ужасным почерком Милин. Да, в перчатках неудобно держать стило, но доктор Ясколич писала, как истинный медике.
— У полковника Гриппе усилились болевые реакции… — Он прочел еще несколько строчек. — Вот идея навскидку, прямо с потолка: может, это из-за того, что ты велела снизить ему дозу болеутоляющего?
— Мы ограничиваем расход лекарств. Раненых очень много, уж ты-то должен знать.
— Еще можно вырубать их амасеком, как в старые добрые времена.
— Тулл…
— Нет. К черту это все.
Щелкнув пальцами, Риордан подозвал брата милосердия, который проверял внутривенные катетеры у пациента на соседней койке. Парня, кажется, звали Харибан, но ассистенты менялись так часто, что Тулл не успевал запомнить их в лицо, даже если они не одевались, будто магосы-генеторы на вскрытии ксеноса.
— Наполни мне шприц десятью миллилитрами метанефрина.
Кивнув, медбрат отправился к шкафчикам с наркоцевтическими препаратами.
— Это же стимулятор, — сказала Милин.
— Правда? Слушай, мы как будто в одну медицинскую схолу ходили!
— Тулл, тебе надо поспать, — резко произнесла Ясколич. Риордан видел, что она измотана не меньше него. — После четырех дней на ногах ты ведешь себя как настоящий козел!
— Я все время козел, — пробормотал Тулл.
Вернувшись с наполненным шприцем, Харибан разорвал пластековую оболочку и вопросительно посмотрел на Риордана.
Тот жестом велел: «Дай мне», расстегнул облегающие рукава фиолетового френча и закатал их выше предплечий, поросших седыми волосами и покрытых старыми наколками. Что бы годы ни пытались сделать с руками Тулла, они оставались крепкими и мускулистыми. Даже после того, как в Крестовом походе заново открыли множество технологий, перевязка артерии, вправление сустава, перезапуск сердца или, Терра упаси, полевая ампутация конечности требовали тяжелой, настоящей работы. Риордан стянул предплечье выше локтя закатанной манжетой, чтобы на запястье выступили вены, и вновь нетерпеливо указал на шприц.
Кивнув, медбрат выполнил распоряжение.
— А, чтоб тебя, — отвернувшись, выругалась Милин.
Тулл хмыкнул, ощутив, как игла входит в локтевую вену. Нажав на поршень, он пару раз моргнул, после чего вытащил шприц и прижался губами к капле крови, выступившей на запястье.
— Так-то лучше.
— Нормальный человек просто поспал бы.
— Не могу, я… — Риордан тряхнул головой, стараясь прогнать лица, которые вечно скользили на обочине его грез. Вот Сандерсон получает укол от столбняка. Меррет — растяжение на тренировочном плацу… Юлан — головные боли… Киррил — прирожденный анатом. Тулл обучил его всем основам полевой медицины. Вот только чем это могло помочь под гребаным ядерным ударом? Усталость Риордана приглушала их обвиняющие голоса, но он сомневался, что в ближайшее время сумеет уснуть. — Я не могу.
Сердито посмотрев на него, Ясколич подошла к стойке, схватила какую-то вещицу и не слишком аккуратно приколола ее к груди Тулла.
— Ай!
Опустив глаза, он увидел, что из нагрудного кармана косо торчит желтая шпилька рад-индикатора.
— Когда начнет чернеть, я позову санитаров, — предупредила Милин.
Риордан поморщился.
— Прости. И вот что… — Он поправил рад-шпильку так, чтобы изображенный на ней череп смотрел в нужную сторону. — Я не ищу смерти, правда.
— Знаю. — Выражение лица медике смягчилось. — Все эти люди из твоего полка… Я понимаю тебя. Но ты — начальник медслужбы всей Четыреста тринадцатой. Ты отвечаешь не только за них.
— А чем, по-твоему, я занимаюсь, когда не работаю здесь? Научными изысканиями?
— Большинство из них уже не спасти, — настойчиво произнесла Ясколич. — Мы с тобой мало что можем поделать, разве что облегчить им страдания.
Мумия на койке позади доктора застонала, пытаясь подняться на локтях:
— Если бы я был генералом, мне бы выдали подушку?
Милин побелела. Пробурчав что-то себе под нос, Тулл оттер ее плечом — возражений не последовало — и встал у постели раненого.
Полковник Ибран Гриппе улыбнулся, и повязки на его лице чуть сдвинулись. Обернувшись через плечо, Риордан убедился, что медбрат отошел. Одним движением начальник медслужбы извлек из пачки в нагрудном кармане палочку лхо и незаметно сунул ее пациенту. Тот, просунув бумажный цилиндрик под бинты, обхватил его губами.
— Только, наверное, лучше не зажигать, — сказал Тулл, указывая на пропитанные мазями повязки. — Открытое пламя и все такое.
Грудь Ибрана слегка колыхнулась, однако в его теле не осталось сил для смеха.
— Знаешь, она не так плоха. Уж точно симпатичнее тебя.
— Ты вроде как должен лежать без сознания, а не оценивать докторов по красоте.
— И что ты со мной сделаешь?
Риордан попробовал удержаться от улыбки, но безуспешно.
— Я поговорю с магистром ордена. Может, достану где-нибудь еще лекарств.
— Все в порядке. — Офицер снова лег на койку, посасывая незажженное лхо. — Нас ведь после этого отправят по домам, так?
— Чертовски верно, сэр. Пока доктор Ясколич облегчала твои страдания, я полночи заполнял тебе справки об инвалидности. — Он похлопал Ибрана по груди. Абсорбирующие бинты нагрелись от жара, исходящего от ран. — Раздобудь шикарный футляр для личного оружия, упакуй парадный мундир для чествования на родине. Не успеешь оглянуться, как снова увидишь восход Юпитера.
Офицер улыбнулся, вновь уплывая в сон:
— Интересно, как сейчас… выглядят… мои… дети…
Тулл опустил голову — у него щипало в глазах. Начальник медслужбы еще раз коснулся груди Ибрана, слегка, чтобы не разбудить его.
— Все хорошо, сынок. Все будет в порядке.
Отвернулся Риордан лишь после того, как со стороны открывающейся двери донеслось шипение обеззараживающих газов и дуновение холодных паров перекрыло ему слезные канальцы.
Из дымки выступил великан. Его широкую грудь облегала белоснежная тога-претекста с темно-синей полосой по краю, на плече покоился золотой лавровый венок. Тулл предположил, что небольшой уровень радиации ничем не повредит Улану Цицеру.
В широких и тяжелых чертах лица космодесантника виднелся намек на гигантизм, как и у всех его измененных сородичей, но под утолщенным лбом, выдающимся вперед, сидели ясные голубые глаза.
Глаза генетически созданного воина и повелителя воинов, но такого, что остался верен идеалам, заложенным в него при сотворении, и еще не забыл, ради чего он сражается сам или просит других биться и погибать рядом с ним. Пока исполин поочередно осматривал медицинские койки, на его постчеловеческом лице отражались чувства, которых хватало на каждого из раненых: огорчение, сочувствие, скорбь… и раскаяние.
