Оцепенев, Люси уставилась на место предстоящих трудов. С лицом, все еще залитым румянцем, она подняла глаза, испрашивая позволения говорить.
– Да? – Наставница кивнула.
– Я должна это делать? – тихо спросила Люси.
– Тебе так предписано, – с готовностью откликнулась монахиня. – Такова воля Господа.
Потом она улыбнулась наивной и удивительно пустой улыбкой и, засунув руки в рукава, с гордым видом удалилась.
«Воля Господа!» Некоторое время Люси стояла неподвижно, потом медленно опустилась на колени и принялась мыть уборную: увлажнить песок – вот так, нанести его – так, и оттирать грязь неспешными тщательными движениями. Разве мало приходилось ей заниматься в жизни тяжелой черной работой? А сейчас, когда она, Люси, горит восторженной любовью к Богу, – это для нее не просто черная работа, а неописуемое унижение.
Несколько минут Люси работала с застывшим лицом, потом вдруг с ее губ слетел глубокий вздох. Она ошибается! Да, конечно ошибается! Она должна делать то, что ей предписано, беспрекословно подчиниться уставу. Сейчас она не понимает этого до конца, но позже поймет. Она устала, она смущена новизной происходящего. Но у нее есть отвага – отвага и решимость. «Благословен Иисус! Благословенно Его Святейшее Сердце!» Про себя она начала произносить литанию.
Люси молча продолжала уборку и, невзирая на боль в спине, трудилась до полудня. Затем опять прозвонил колокол, по которому она теперь ориентировалась. В тот момент, когда появилась сестра Жозефина, она с трудом поднялась с колен.
– Закончила? – дружелюбно спросила сестра.
То, что она вообще заговорила, было с ее стороны большим одолжением.
– Да, – с необычайной покорностью ответила Люси.
Жозефина огляделась по сторонам, и постепенно ее маленькие зеленые глазки утратили приветливость и стали мрачными.
– Неважно сделано, – резко бросила она. – Я недовольна.
Люси приоткрыла рот, собираясь ответить, потом твердо сжала губы.
– Посмотри сюда, – продолжила сестра, быстро наклонившись и указывая на несколько мокрых песчинок, укрывшихся в трещине деревянного бортика. – Сделано не идеально – и после всех моих объяснений! – Она подцепила песчинки ногтем и подняла их на пальце как нечто непристойное. Потом стряхнула с пальца и категорически заявила: – Добрый Господь не станет любить тебя за это. Даже если я не буду следить за тобой, от Его ока не укроешься. Довольно, потом поймешь. – И она отвернулась.
В трещине случайно осталось несколько песчинок. И получить за это нагоняй? Не спит ли она?
Люси в оцепенении последовала за Жозефиной в трапезную и встала в ожидании на указанном месте. Тут уже собрались другие женщины, вернувшиеся после выполнения задания, но они не разговаривали и не смотрели на Люси, и она тоже опустила глаза.
Окончив молитву, они расселись по местам, затем послушница внесла продолговатое эмалированное блюдо, на котором лежало семь соленых сельдей.
Сестра Жозефина взяла себе самую большую – и это было самопожертвованием с ее стороны, поскольку сельди совсем не выглядели аппетитными. Каждой послушнице на грубой глиняной тарелке была подана одна рыбина вместе с куском хлеба такого же качества, как подавали за завтраком. Люси посмотрела на селедку, лежащую в рассоле, – такую мягкую, блестящую и маслянистую, – и моментально ощутила отвращение. Люси была голодна, но при виде рыбины к горлу подступила тошнота. Она не привыкла к такому питанию – нет, конечно, – хотя подготавливала себя к тому, что придется довольствоваться простой и грубой пищей. Люси украдкой взглянула на соседок по столу, которые принялись за еду, и медленно, с внутренней дрожью, взялась за нож и вилку. Рыба была прогорклой, противной, и Люси с трудом переносила ее вкус. Все же она заставила себя глотать кусок за куском. Если другие могут, может и она.
Вдруг вскинув глаза, Жозефина поймала ее взгляд и, позволив себе нарушить тишину, ободряюще заметила:
– Это полезно, да. Когда у старой сестры Адрианы разливается желчь, она всегда просит соленую сельдь.
Ни звука, только трепет признательности охватил кандидаток, которые, несмотря на погруженность в себя, ловили малейший жест наставницы. И теперь каждая соперничала с соседкой – или Люси так показалось – в попытке завоевать одобрение Жозефины, и в конечном счете на тарелках остались лишь обглоданные до блеска рыбьи хребты. После этого блюдо еще раз медленно передали по столу и сложили туда кости. Потом каждая женщина, демонстрируя двойную пользу от хлеба, дочиста вытерла оставленным кусочком свою тарелку.
Через некоторое время вычищенная таким образом посуда была отдана наставнице, и кандидатки получили по изрядной порции хлебного пудинга, который молчаливо принесла та же послушница. Несмотря на то что тарелки были с виду чистыми, они хранили запах рыбы и пудинг отдавал резким вкусом сельди.
Покончив с пудингом – просить добавку запрещалось, – женщины вновь вычистили тарелки, подъели последний кусочек хлеба. Затем наступила пауза, сестра Жозефина огляделась вокруг и встала. Опять молитва, и обед окончился.
С наставницей во главе они гуськом направились в церковь, где была вслух прочитана глава из трактата «О подражании Христу», затем из церкви перешли в сад – не тот огромный сад, а небольшую его часть, предназначенную только для них. В воздухе еще один миг висело глубокое безмолвие, потом Жозефина подняла палец, и моментально покров тишины был разорван – разом заговорили шесть голосов, принужденные долгие часы молчать. Раздался крик «Deo gratias!»
[38], прозвучавший как громкое «ура!» – пришло время отдыха!
Люси вздрогнула от этой трескотни, однако Жозефина ободряюще улыбнулась ей.
– Ну же, – сказала она, – это разрешается. Теперь ты заведешь себе друзей.
Сестра повернулась к пяти другим женщинам, которые сгрудились в маленький кружок. Они перестали болтать и простодушно уставились на Люси.
– Маргарита, Эмилия, Тереза.
Наставница четко произносила имена, по очереди указывая на ближайших трех кандидаток. Это были молодые женщины, показавшиеся Люси до странности похожими, – среднего роста, темноволосые, темноглазые, с приятными смугловатыми лицами. Все три приветливо улыбались.
– Кузины из хорошей брюссельской семьи, – сморщив губы, пояснила сестра. – А это, – она указала на двух других, – Габриэлла и Вильгельмина.
Габриэлла, высокая, немного высокомерная, наклонила голову, пробормотав слова приветствия, а Вильгельмина, флегматичная коренастая женщина, по виду крестьянка, стояла, глупо открыв рот.
– Вильгельмина глухая, но она вносит хороший вклад в монастырь, – весело сказала Жозефина, – фламандка из Штайнбаха. Недавно приехала с фермы отца – много-много коров и сливок. – Она кивнула на дородную фигуру. – Много сливок – да, это важно.
