Ровный голос Эмилии раздавался в общей комнате для новициаток, где под присмотром Мари-Эммануэль собрались для духовного чтения двадцать женщин. Среди них была и Люси, она сидела в последнем ряду скамей без спинки, что окружали аналой. Да, период постулата для нее был окончен, платье заменено на монашескую одежду и белый велон, она перешла в часть монастыря, предназначенную для послушниц. Все это произошло после недавнего обряда облачения. Случились великие перемены – перемены, горячо принятые ею на той церемонии.
В подготовительный период она была, по собственному выражению, «ни то ни се». Эта мысль постоянно приходила ей в голову на протяжении нескольких месяцев постулата. «Это не жизнь монахини», – внушала она себе, принуждая себя приспосабливаться к тем обычаям, которые противоречили ее набожности. Все это было как формование модели, как подготовка к той жизни, которую Люси столь решительно избрала, – в этом она полностью отдавала себе отчет. Все же, несомненно, то было сложное время, и Люси постоянно напоминали о ее неумелости. День, когда она забыла отчистить уголки совка для мусора маленькой палочкой, специально предназначенной для этой цели; ужасный момент, когда она вошла в церковь без велона; тот случай, когда, заблудившись в саду, она случайно набрела на дорожку, где могли прогуливаться только монахини, и отступила, услышав гневный окрик: «Уходи! Уходи! Это запрещено!» – то были лишь некоторые промахи, происшедшие из-за ее неопытности.
Но отныне постулат остался позади. Теперь Люси носила монашескую одежду и велон, она несла послушание, у нее была книга со святым уставом, и перед ней открывался прямой путь к принятию обета!
– Ангелы, – звучал спокойный голос Эмилии, – сопровождали Бенедикта на его пути, и они вышли встретить его, ангелы-хранители бедных обманутых жителей. С безграничным ликованием воззвали они к блаженному святому, дабы тот прогнал духов тьмы…
Едва знакомая с французским языком, Люси тем не менее с пониманием следила за четко произносимыми словами. Затем помимо воли Люси отвлеклась от повествования, и дело не в том, что она ставила под сомнение чудеса доброго святого Бенедикта! Она верила в него! Это было чудо – наподобие чуда с хлебами и рыбами, хождением по водам или воскрешением дочери Иаира. Но все же Люси беспокоила смутная мысль о culpe
[40]. Как и в постулате, здесь были свои обычаи, с которыми она должна была постепенно свыкнуться и со временем понять. Покаяние! Оно всегда происходило после чтения, и сегодня, в пятницу, послушницам предстоит не обычная исповедь, а обвинительный капитул, когда, стоя на коленях, они будут искренне каяться в прегрешениях, накопленных за прошедшую неделю.
Покаяние! Разумеется, оно необходимо – это часть устава, который надлежало приравнивать к слову Божьему, но все же, как ни странно, Люси не могла без внутреннего замешательства принимать его во всей полноте. Утром в часовне та же самая мысль не давала ей сосредоточиться на молитве, и Люси зря ломала голову над тем, что было столь очевидно придумано для ее пользы. Ну какие у нее есть основания для возражений? Ведь в публичном покаянии нет ничего такого страшного, что служило бы оправданием ее странному неприятию. Просто, до нелепого просто: нужно всего лишь перечислить нарушения устава. Но почему-то Люси смущала сама простота этого открытого суда. Никакого страха перед Божьей карой она не испытывала, мешала детская робость перед старшими и нечто, подрывающее все величие ее веры. Люси резко одернула себя: почему она не может отделаться от подобных мыслей? Она нахмурилась. Не следует так легко поддаваться сомнениям.
– Лицо Бенедикта сияло небесным светом, и крестьяне собрались вокруг и с благоговением слушали его…
В этот момент прозвонил колокол, и при первых властных звуках Эмилия, словно громом пораженная, резко остановилась в середине предложения. Это было восхитительно – безоговорочное подчинение уставу, и Мари-Эммануэль, как всегда внимательно наблюдающая за всеми, встала с кресла с прямой спинкой, в знак одобрения слегка наклонив голову. Покорную Эмилию уже успели оценить за ее добродетели.
Вслед за наставницей сразу же поднялись все остальные и затем в молчании преклонили колена перед статуей Святейшего Сердца Христа, стоящей на лакированной консоли рядом с аналоем.
Зазвучал гимн «Приди, Дух Творящий»:
О Сотворитель Дух, приди
И души верных посети,
Дай смертным неба благодать,
Чтоб сотворенное спасти.
После слова «аминь» настала короткая пауза для размышлений, потом наставница встала и пошла в соседнюю комнату, за ней цепочкой строго по старшинству последовали все прочие. Комната уже была подготовлена – посредине стояло единственное большое кресло, а вокруг него, как спутники планеты, полукругом располагались небольшие сиденья.
Направившись прямо к своему трону, Мари-Эммануэль с важным видом уселась, а послушницы стояли, каждая перед своим местом, ожидая разрешения сесть. Какое-то мгновение она смотрела поверх их голов, потом ее выразительный взгляд дал согласие. Послышалось негромкое шуршание, вновь наступила тишина, и опять все внимание оказалось прикованным к этой центральной фигуре. Люси ощутила в душе мятежное беспокойство, причиняющее ей такое огорчение. Наблюдая за Мари-Эммануэль, которая в тот момент бесстрастно изучала блокнот с записями провинностей, обнаруженных за прошедшую неделю, она захотела поскорее отвести глаза.
Она любит Мари-Эммануэль – должна любить и уважать ее – это безоговорочные вещи в Божьем доме. Однако, недавно сделавшись новициаткой, она по-прежнему испытывала смутную тревогу. Подобное предубеждение наверняка неуместно. Здесь все они сестры в объятиях Иисуса, они связаны друг с другом общей любовью, живут под одной крышей, и Люси всем сердцем желала отдавать и получать эту любовь.
Почему тогда ею владеет эта странная безотчетная уверенность, что между ней и Мари-Эммануэль никогда не будет взаимопонимания? Во время постулата Жозефина, отчитывая Люси за какую-либо провинность, улыбалась, но эта наставница, надменная и отстраненная, не улыбается никогда. Да, ее блеклые, все замечающие глаза холодны, она будто вовсе лишена человеческих эмоций, от нее веет ледяной невозмутимостью. Даже то, как она поставила себя в этом малозначащем судилище, говорит о ее суровости. Она осознает свой долг и сделает все для его исполнения. Если змея надо убить, она убьет его и сотрет изуродованный труп в порошок.
А сейчас, расправив головной убор характерным жестом красивых рук – Люси он был хорошо знаком, – наставница остановила взгляд на первой послушнице. Обвинительный капитул начался. Повисла напряженная тишина. Оглашения преступлений одни ожидали с нетерпением, другие – со страхом, кому-то нравилось это зрелище, кто-то едва его выдерживал. Впрочем, эта пустяковая интерлюдия вносила разнообразие в монотонную монастырскую жизнь.
– Начинай, – коротко приказала Мари-Эммануэль.
Тотчас же послушница бухнулась на колени, и под ударом ее тяжелого тела гулко отдались эхом половицы. Бодрая и невозмутимая, она механически затараторила:
