Потом к ней снова возвращается смутное сознание, и она слышит у кровати тихое бульканье, понимая, что ей принесли воды. Как же она хочет пить! У нее горят растрескавшиеся губы, язык пересох и распух от сильной жажды. Она пытается утереть рот, но ей кажется, что руки у нее раздулись до огромных размеров и стали тяжелыми, как свинец. С каким мучением дается каждый вдох – словно она запуталась в паутине густого подлеска, через который с трудом продирается. И задыхается, задыхается…
Потом она вновь проваливается в беспамятство. Другие лица выглядывают из-за раздвинутых занавесок. Фрэнк, спокойный, с этой своей насмешливой улыбкой, с издевкой хохочущая Анна, простодушная и румяная Нетта, мягкий и веселый Дейв Боуи. И еще лица из ее детства – далекие, призрачные, медленно кружащиеся вокруг нее. Затем она вновь мучительно приходит в себя. Где она? Эта слабость, и жар, и эта ужасная боль. Неужели она… умирает? Нет! Не может быть. Она еще не завершила земные дела. Ей всего лишь сорок пять. Она не сломлена. И голова у нее по-прежнему гордо поднята. Дальше и дальше. Колеса бешено мчатся вперед – дальше и дальше!
Опять бред и беспамятство. Больше нет лиц, вместо них свет – он льется, ослепительный, слишком яркий для ее слабых глаз. Он сияет и сияет, как нимб вокруг головы Христа. Нет, это не он – нимб Христа никогда не бывает столь ярким. Это солнце – его лучи слепят, падая на сияющее море, и в этом свете, как бабочки, вспыхивают яркие пылинки. Она вернулась назад, в начало, – выглядывает из окна своего дома, ждет, заслоняя рукой глаза от этого света.
Этот слепящий могучий свет напоследок затопил все ее существо.
Потом он сразу угас.
Ее стремительно окутала вечная предсмертная тьма…
Она умерла на следующий вечер после поступления в больницу. Никакого сопротивления организма, никакой реакции – смерть была неизбежной.
Ее отвезли в покойницкую и положили на тот массивный мраморный стол, который однажды привиделся ей в ночном кошмаре.
Вечер выдался спокойным и тихим, он дышал той тишиной поздней осени, которую она так любила. В эту молчаливую крипту с реки заползал серый туман, таинственно колыхался вокруг ее истощенной нагой фигуры, лежащей на мраморном столе.
Застывшее в суровой маске смерти лицо ничего не выражало. Глаза были закрыты, бледные губы чуть раздвинуты, полупрозрачные руки скрещены на груди в последнем жесте бессилия, и густые испарения, поднимающиеся от воды и земли, окутали ее, словно саваном.
