Люси беспокойно задвигалась, и ее опалила боль. Раздосадованная собственной слабостью, она умышленно резко повернула голову, мужественно встречая боль, которая вскоре утихла и перешла в онемелость. Да, таков был ее подход к жизни.
И однако же она сердилась на свое вынужденное бездействие, огорчаясь из-за потери этих нескольких дней и понимая, что до понедельника не сможет ничего предпринять. Ее не беспокоило то, что она не ходит в контору – ей заплатят, и это ее устраивало, в душе она уже распрощалась с фирмой Леннокса. Но нужно поскорее поправиться – это самое главное.
Она поднялась на ноги. Было четыре часа, но чая не хотелось. Люси знала, что когда у нее появляется отвращение к чаю, значит она нездорова. Налив немного молока в кастрюльку, она подогрела его на газовой горелке. Потом медленно выпила молоко, но, почувствовав слабость, вернулась в постель. Так она лежала, планируя будущее, размышляя, пока наконец тихий дом не окутала темнота и вместе с ней не снизошел сон.
Только в понедельник Люси смогла выйти на улицу, но шла в контору нетвердой походкой и у нее немного кружилась голова. В конторе Люси очень сдержанно упомянула о несчастном случае – так коллеги окрестили его, и она не возражала. Она не размякла от их сочувствия. Даже когда Дугал заметил: «Вы неважно выглядите, миссис Мур», – она просто кивнула.
А ведь Дугал был ее любимцем. Хотя голова у нее гудела, она пошла на свой обычный обход. Разумеется, не нынешний пост заставил ее сделать это, а желание обрести новый. Она говорила себе, что ситуация у нее нешуточная, да так оно и было.
Тем не менее она не осознавала всей сложности своей задачи или, по крайней мере, не допускала мысли об этой сложности. В этот период их округ испытывал упадок, погрязнув в трясине застоя в торговле – затянувшегося последствия Англо-бурской войны. Повсюду преобладала стратегия осторожного пессимизма. Большинство верфей работало неполный день, крупнейшие сталелитейные заводы в Уинтоне закрыли две домны, и в знак солидарности не работали многие шахты или работали лишь в одну смену. Это были масштабные события, но они неизбежно влияли на менее значительные. У мелких торговцев вытягивались лица и сокращались кредиты. Даже делая последние обходы в фирме Леннокса, Люси заметила уменьшение числа заказов. Всех одолевало мрачное предчувствие предстоящих трудных времен. В шахтерских поселках горняки, сидя на корточках у стен своих жилищ и словно подпирая их, провожали Люси унылыми взглядами. В городках Клайдсайда толпы безработных вяло собирались у пабов. Стук молотков – пульс индустрии округа – утратил свою живость и теперь раздавался слабо и прерывисто. Люси интуитивно чувствовала эти приметы несчастья. Люди, бойко обещавшие сообщить ей, «если что-то узнают», теперь, когда она осмеливалась напомнить им об обещаниях, намекали, что для поиска работы время нынче неподходящее.
Более того, не пришло еще то время, когда женщины стали свободно допускаться в бизнес. К тому же Люси не обладала навыками, необходимыми в этой неравной борьбе. Она не получила ни единого ответа на письма, которые самонадеянно отправила. Бывали моменты, когда она с тупым изумлением спрашивала себя: почему никто не отвечает на ее заявления о приеме на работу? Неужели эти люди не понимают, чего лишаются? Чтобы ее, Люси Мур, такую энергичную, компетентную, готовую служить делу, так несправедливо игнорировали! Она не могла этого уразуметь.
Но все же, зная себе цену, она стояла на своем. Вопреки всему, несмотря ни на что, она получит прекрасную работу! Каждый день она покупала две газеты (один из номеров едва не стал роковым!), каждое утро подходила к киоску с новой надеждой, одно за другим изучая объявления, отмечая пером малейшую возможность.
Она писала свои заявления с каким-то ослиным упрямством, заставляя себя быть оптимистичной. Покупала лучшую почтовую бумагу, тратила немалые деньги на почтовые марки. Претендовала на место сестры-хозяйки в сиротском приюте, секретаря в Лондоне, управляющей прачечной, хотя все это было для нее невозможно… Наконец, отчаявшись, она написала объявление, предлагая свои услуги в любой должности с умеренным жалованьем.
Дни шли, но ничего не происходило. Она еще до конца не оправилась от травмы. Хадсон смутно поговаривал об отпуске, но она отмела эту идею как неосуществимую, хотя ее напускная бодрость быстро истощалась. Бывали моменты, когда она ловила себя на том, что тревожным взглядом смотрит в пустоту. Иногда она просыпалась по ночам, думая о том, что с ней станет. А Питер! Разумеется, он был ее основной заботой. По-прежнему не зная об изменившихся обстоятельствах, он продолжал писать ей одинаково оптимистичные письма, в одном письме требуя новую авторучку, в другом рассуждая о перспективах своей карьеры. Каждое письмо было для Люси величайшим стимулом, счастливейшим мотивом, толкавшим ее вперед, к успеху. Она должна его достигнуть и сделает это ради сына. Но пока ее преследовали неудачи.
С чувством горького отчаяния пришла она в контору на Сэдлригс в субботу, свой последний день на службе. Уныло села за стол и принялась делать записи – больше ей не придется заполнять книгу счетов в этой серой закопченной берлоге… И все же Люси с болью оглядывала эту серость, сожалея о расставании со знакомой копотью. Она успела хорошо узнать это место. Здесь работал Фрэнк, здесь она получала средства к существованию, здесь осталась часть ее жизни…
Наконец она подняла глаза и увидела Леннокса, который смотрел на нее. Неловко откашлявшись, он сразу отвел глаза. Но в следующий момент подошел к ее столу. Они были одни в конторе.
– Вы нашли какую-нибудь работу? – спросил он с той же неловкостью, и она заметила в его лице то удивительное участие, которое в последние дни проявлялось все отчетливее.
На миг воцарилась тишина, потом она уверенно взглянула на него.
– Да, – солгала она, пораженная сочувственным выражением его глаз. – Вчера договорилась.
Его лицо слегка прояснилось.
– Правда? Тогда отлично. – Глаза его посветлели, и он довольно хохотнул. – Я уже начал за вас беспокоиться. В последние дни вы выглядели совсем больной. Удивительное дело, но меня это сильно расстроило.
– У меня все в порядке, – спокойно ответила она. – Я сильна и здорова.
– Знаю, – поспешно сказал он. – У вас прыти, как у молодого пони. Я всегда это знал. Просто в последнее время вы кажетесь подавленной. Не хочу думать, что в этом виноват я.
Он умолк, робко поглаживая опрятную бородку, словно с трудом понимал, зачем это говорит. Будучи человеком необычным, он давно питал к Люси тайное расположение, но эту симпатию заглушила страсть к бизнесу, вытеснила природная практичность, и за много лет она почти угасла и никто о ней не узнал. А теперь Леннокс по собственной воле порвал с бизнесом… Он чувствовал себя немного потерянным, поскольку не обрел пока почву под ногами в этом новом для него, нематериальном мире. В тот момент, оглядывая ладную небольшую фигурку Люси, он вдруг вспомнил о том тихом полудне, когда невольно обнял ее за талию. Какой тонкой и в то же время мягкой показалась ему эта талия! Непроизвольно краска залила его желтоватое самоуверенное лицо. По природе он был холостяком – разумеется, он это осознавал, – но ему сравнялось всего пятьдесят семь и, по собственным словам, он был «шустрый, как воробей».
