– Вот, пожалуйста. – Она протянула деньги и тетрадь, Люси взяла плату и сделала отметку в тетради, а женщина почти ревниво произнесла: – Видите, по-прежнему порядок.
– Да, – откликнулась Люси. – Вы платите вовремя. – Она оглядела эту невообразимую комнату и, тронутая чужой бедой, под влиянием то ли «сочувствующего мистера Шоу», то ли мыслей о собственном положении, добавила: – Думаю, тяжело вам приходится… Вижу, у вас нет даже…
– Да, – согласилась женщина, кивнув в сторону плотного чернорабочего, поглощенного едой. – Да. Он… он ни за что не позволит мне купить мебель. Мы все равно опоздаем с арендой – рано или поздно, понимаете, – тогда придет домовладелец и заберет все, что у нас есть. «Какой от этого прок?» – скажет он. Взять-то нечего, а на нет и суда нет.
– Но ваш муж наверняка предпочел бы жить с бо́льшим комфортом? – предположила Люси.
– Верно, – охотно согласилась женщина. – Он любил хороший комфорт, мой муж, но уже два года, как его здесь нет. Ему дали пять лет. Этот джентльмен, – очередной кивок, – просто гостит у меня.
– Понятно, – хмыкнула Люси, переводя взгляд с бледных детишек на полугодовалого младенца, чье происхождение по отцу было столь грубо поставлено под сомнение.
Но ребенок ничего не имел против, как и другие дети, и менее всех – сам «джентльмен».
– Спой для леди песенку, Альфи, – вдруг сказал он, обращаясь к старшему из детей, сидящих на полу. Вытерев рот, он взглянул на Люси. – Этот здорово поет.
Люси посмотрела на Альфи. Она спешила, у нее была работа, но вновь победил «мистер Шоу».
– Давай, – вдруг предложила она. – Спой, и я дам тебе пенни.
Альфи, которому было около пяти, не смутившись, улыбнулся, облизнул губы и сказал:
– Я спою вам «Мэгги Мерфи» – мне она нравится больше всего.
И он запел эту короткую балладу высоким, не по годам развитым певческим голосом:
Какая радость вечерком,
В воскресный день погожий
С друзьями встретиться гуртом,
Они довольны тоже.
Стоит в гостиной там орган,
Давно мы с ним знакомы.
Нас ждут всегда по вечерам
У Мэгги Мерфи дома.
Странная это была и щемящая сцена, происходившая в пустой комнате: возникший, словно из тумана, тонкий голос рахитичного, безнадежно изуродованного ребенка; бодрый ухмыляющийся «джентльмен»; горящий материнской гордостью стеклянный глаз; пускающий слюни младенец на соломе; разлегшаяся на полу гончая, и на фоне всего этого беспечно блуждающие повсюду вши.
– Это все, – окончив песню, прощебетал Альфи. – Здорово, правда? – И, протянув свою лапку, он схватил монету.
К горлу Люси подкатил ком. Она не годится для такой работы, право слово! Эта неописуемая крайняя нищета просто ужасна. Она с усилием взяла себя в руки, подошла к двери. Произошел обмен любезностями, потом Люси сказала:
– В это же время на следующей неделе.
Кивнув, она вышла из квартиры.
Ей надо идти. Ничего с этим не поделаешь – нужно зарабатывать средства к существованию.
Она решительно постучала в соседнюю дверь, та с удивительной готовностью распахнулась, и взору Люси предстала комната, сильно отличающаяся от первой. Она была теплой – в камине полыхало пламя, и его отсветы весело плясали на фарфоровых собачках, расставленных на желтом комоде. И, несмотря на бедность, уютной – как и сама хозяйка, маленькая женщина, которая, подбоченившись, стояла у двери.
У нее было помятое румяное лицо и плутоватые дерзкие глаза, напоминающие бусинки гагата. На волосах кокетливо сидела черная шляпка, на шее болталась поношенная горжетка. Люси ни разу не видела, да и вряд ли увидела бы эту добрую душу без шляпки и линялой горжетки. Женщина носила их на улице и дома, казалось, она даже спит в них. Причина состояла в том, что на Уайт-стрит критерием шика была именно такая шляпка – а не шаль, небрежно накинутая на голову, – вкупе с горжеткой. Мех – и в этом был самый писк моды – не снимался, даже когда его обладательница выполняла работу по дому.
– Снова арендная плата – да, мисс? – спросила миссис Коллинз. – Верно говорят, сколько ее ни плати, все равно приходится.
– Каждый вторник, – сказала Люси, глядя на миссис Коллинз и ее сына – неуклюжего молодого парня, который лежал под одеялом на кровати в нише и из-за спины матери бросал на Люси любопытные взгляды.
– Ах! Этот день бывает слишком часто, – вздохнула миссис Коллинз. Проследив за взглядом Люси, она повернула голову и воскликнула: – Бен сейчас работает в ночную смену, вот почему он здесь валяется! Только подумайте, приносит всего пятнадцать шиллингов в неделю. А чтобы его прокормить, нужно в два раза больше.
Она с раздражением отвернулась, чтобы взять свою тетрадь с записями платежей, которая, несмотря на протесты, была приготовлена на столе вместе с деньгами. Люси сделала отметку в тетради и взяла деньги.
– Вы не забудете о поденной работе, которую мне обещали? – спросила женщина, забирая свою тетрадь. – Я недорого беру за лестницы и тому подобное.
– Я помню о вас, – откликнулась Люси. – Думаю, вы мне понадобитесь, когда приедет домой мой сын.
Она вышла из квартиры, затем постучала в следующую. Тук-тук-тук, барабанил по двери карандаш.
Действительно, она стучала в каждую дверь на этой грязной и мрачной лестничной клетке, делала отметки в засаленных тетрадях, собирала испачканные деньги, упрашивала и требовала, выслушивала извинения и жалобы. Ее сумка постепенно становилась тяжелее, а голова, поскольку Люси еще не вполне свыклась с работой, – легче. Каждый визит занимал в среднем три минуты, больше полутора часов она потратила на квартиры, выходящие на первую лестницу, и в полдень вышла на узкую улицу. Но работа еще не была окончена. Она только началась, и Люси без колебаний направилась в следующий подъезд, сразу постучала в ближайшую дверь и, подождав, произнесла свое заклинание: «Хендерсон энд Шоу!» Дальше продолжалось в том же духе. «Ну и работа, – с горечью думала она, – а ведь у меня была когда-то собственная маленькая вилла, прислуга, сад с яблоней, анютины глазки и петунии!» Вздохнув, она перевесила тяжелую сумку на другое плечо и вновь настойчиво забарабанила в дверь. «Хендерсон энд Шоу!» Это было нечто вроде пароля, пропускающего ее в темную, обветшалую цитадель. Невообразимая грязь, отвратительная вонь, убогое пристанище всех человеческих горестей, изредка появление радостного лица – все это по временам становилось для Люси ночным кошмаром.
После трех часов пополудни она обошла весь дом. Разумеется, можно было бы прерваться на ланч, но никогда не делала этого – ей хотелось закончить работу поскорее. Мисс Тинто тоже согласилась с тем, что это более правильный подход, и одобрила его своей милостивой властью. Теперь, покинув Уайт-стрит и оставив позади тошнотворные запахи, Люси почувствовала сильный голод. На углу показался медлительный трамвай, выплывший из тумана с горящими фарами. Положив сумку на колени, она уселась на гладкую деревянную скамью и стала размышлять о еде. У нее был хороший аппетит, особенно после пяти часов усердной работы. Она представляла себе заманчивые яства, потом наконец решилась. Сойдя с трамвая на углу Келвинбанк-стрит, она направилась в небольшую мясную лавку, в которую частенько захаживала, и потребовала бараньих отбивных. Толстый и общительный мясник по имени Тат считал ее своим постоянным клиентом. Должно быть, нарезая мясо большим ножом, он чувствовал на себе ее взгляд. Так или иначе, отбивные выглядели превосходно и весили больше обычного. К тому же Тат отличался неизменной обходительностью.
