Теперь Штайн была непоколебимо предана Богу, но она пришла к пониманию, что это не означает отказа от происходящего вокруг. «Непосредственно перед моим обращением и какое-то время после я… думала, что религиозная жизнь означает отказ от всего прежнего и направление разума только на божественное, – писала она. – Однако постепенно я поняла, что от нас ожидаются иные поступки в этом мире… Я даже верю, что чем глубже человек погружается в Бога, тем более он обязан подняться над собой, в том смысле, что он должен идти в мир и нести в мир божественную жизнь».
В монастыре, в дополнение к литургическому циклу молитв, два часа в день посвящались безмолвным молитвам. В эти часы Штайн, или Терезу Бенедикту, можно было видеть у окна ее кельи, безмолвно стоящей на коленях со скрещенными руками. В одном стихотворении она раскрыла содержание этих молчаливых молитв:
Что Ты такое, добрый свет, который наполняет меня сейчас
И освещает тьму в моем сердце?
Теперь веди меня вперед, как рука матери.
Но если Ты меня оставишь,
Я не смогу сделать ни шагу в одиночестве.
Ты – пространство,
Охватывающее все мое существо и все скрытое в нем,
Освобожденная от тебя, я упаду в пропасть
Ничтожества, из которого Ты извлек мою жизнь.
Ближе ко мне, чем я сама,
И более внутри меня, чем моя сокровенная суть,
Ты за пределами моего восприятия, я не могу достичь Тебя.
Какое имя может заключать Тебя?
Ты – Святой Дух, Ты – бесконечная Любовь!
Когда в Германии начался холокост, Штайн перевезли из Кельна в более безопасный монастырь в Нидерландах. Ее приезд совпал с решительным выступлением Голландской церкви в защиту евреев, которое привело нацистов в ярость. Шансов спрятаться здесь теперь почти не оставалось.
Штайн арестовали прямо в обители в августе 1942 года. В течение недели ее депортировали в Освенцим. Штайн погибла в газовой камере.
Концентрация внимания
История С. Вэйль
Духовное пробуждение невозможно сознательно организовать или вызвать усилием воли; оно осеняет нас. Можем ли мы как-то ввести себя в состояние духовного захвата? Симона Вейль большую часть своих философских исследований посвятила теме обращения к божественному. Вейль всегда очень вдумчиво наблюдала за тем, что происходит в мире вокруг нее. В шесть лет она отказалась от сахара в пользу солдат Первой мировой войны, которые, как ей сказали, испытывали в сахаре недостаток.
«В четырнадцать лет… я всерьез задумалась о смерти, по причине моей весьма посредственной “естественной упаковки”, – писала позднее Вейль. – Меня не волновало отсутствие видимого успеха, но что меня сильно огорчало, так это мысль об исключении из трансцендентного королевства, в которое имеют доступ только по-настоящему великие… Я предпочитала умереть, чем жить без истины».
Только пережив внутреннюю борьбу, Вейль пришла к более демократическому выводу о том, что любой может, в конце концов, войти в это королевство, «если только он стремится к истине и беспрестанно концентрирует свое внимание на этой цели».
Замечание, о том, что концентрация внимания предоставляет новую духовную возможность каждому, позволило Вейль продвинуться еще дальше. Ее альтруизм был своего рода инстинктивным духовным усилием, и в это самое время она достигла высшей точки, как учитель и организатор. В 1934 году она год проработала чернорабочей на фабрике в Париже, чтобы лучше узнать условия труда и жизни рабочего класса. Фабрика была ее первым столкновениям с бедствиями, остававшимися за пределами ее собственной привилегированной жизни; как она пишет, именно там «скорбь других людей вошла в мою плоть и душу».
Нужно приостановить мысли, тогда остается чистое внимание, пустое и готовое к проникновению.
Еще подростком Вейль решила, что невозможно точно знать, существует ли Бог: «Здесь, внизу, невозможно получить данные наблюдений». Тогда она отложила этот вопрос в сторону. Тем не менее христианские мотивы, по ее собственным словам, то есть доброта, благоволение, щедрость, справедливость, всегда ею руководили. «Именно поэтому мне никогда не приходило в голову, что я могу присоединиться к христианской общине. У меня была мысль, что я ношу все это внутри, – однажды открыто заявила Вейль, несмотря на тот факт, что ее воспитывали родители-евреи. – Но принять догму без принуждения к этому бесспорными доказательствами показалось мне в некоторой степени бесчестным».
Таким образом, она не принимала участия в организованной религии, не желая даже посещать церковь, и пыталась хранить свою собственную духовную правду от растления. По иронии судьбы, это была та самая интеллектуальная жесткость и добросовестность, которая в конце стала ее неосознанной подготовкой к принятию Бога.
В двадцать семь лет, после года работы на фабрике, она почувствовала эмоциональное истощение и физическую слабость. Вместе с родителями Вейль отправилась в Португалию. Там она посетила небольшую деревушку, где как раз проходил праздник в честь святого покровителя. «Жены рыбаков шли процессией и посещали каждый корабль в гавани. Они несли свечи и пели, безусловно, очень древние гимны с душераздирающей печалью, – вспоминала Вейль. – Я никогда не слышала ничего столь же мучительного, разве что песни бурлаков на Волге». Она увидела нечто, что вызвало в ней новые, совершенно незнакомые чувства.
На следующий год она поехала одна в Ассизи, в Италию. Нарушив свой обет не посещать церкви, она зашла в собор Санта Мария дель Ангели, где обычно молился святой Франциск, которым она искренне восхищалась. В тот день Симона почувствовала, как невидимая сила подтолкнула ее упасть на колени.
Примерно через год она испытала последнее из трех своих сильнейших откровений, когда решила провести десять дней, посещая службы в церкви, начиная с Вербного Воскресенья и до Радоницы. Большую часть времени она страдала от чудовищной головной боли. Симона часто страдала мигренями, но в церкви «каждый звук, казалось, бил прямо по голове». Она старалась изо всех сил, чтобы не обращать внимания на головную боль, и вдруг почувствовала, как поднимается ввысь, к «чистой и совершенной радости» под звуки прекрасного хорала, оставляя внизу свое страдающее тело. В этот момент она поверила, что «мысль о Страстях Христовых вошла в мою жизнь раз и навсегда».
В письме Вейль к Джозефу-Марии Перрину, доминиканскому священнику, который стал ее другом и оказал на нее сильное влияние, она рисует жизнь после обращения к религии. Вейль дает понять, что она проводит эту жизнь с тем же самым напряжением и дисциплиной, с какими раньше была привержена идеям филантропии.
Например, каждое утро она начинала с молитвы «Отче наш». Сначала для нее это было что-то сродни интеллектуальному упражнению, но вскоре она обнаружила, что ее сильно захватывает. «Если во время чтения молитвы мое внимание рассеивалось или мне хотелось спать, хотя бы на мгновение, я начинала сначала, пока не прочитывала молитву успешно, с абсолютным вниманием, – вспоминала Вейль. – Иногда я повторяла молитву просто ради удовольствия, но делала это только в том случае, если действительно чувствовала порыв. Результат такой практики был экстраординарным и каждый раз удивлял меня, потому что, несмотря на ежедневные повторения, он всякий раз превышал мои ожидания».
