Вне зависимости от того, были ли его представления жизнеспособны, они помогли Джеймсу по-настоящему воспрянуть. Скоро он понял, что недостаточно принять правильную точку зрения; нужно еще и действовать в соответствии с ней. «Теперь я пойду дальше по своей воле, не только буду действовать, но еще и верить, – написал в дневнике Джеймс. – Верить в свою индивидуальную реальность и творческую силу».
Джеймс начал выздоравливать и рискнул двинуться дальше, заявляя, что отказывается от веры в физическую основу психических расстройств. Когда отец Джеймса спросил его, как он пришел к такому изменению в самом себе – от печали к «великому вдохновенному потоку», – Джеймс ответил, что он, «помимо всего прочего, увидел, как разум действовал независимо от материального принуждения, и, следовательно, с ним можно справиться самостоятельно». Джеймс заключил, что такие заболевания, как меланхолия или ипохондрия, – два недуга, с которыми боролся он сам, – не обязательно необратимые, наследуемые, физиологические состояния – иногда мы сами сознательно можем избавиться от них. Это открытие во многом изменило лейтмотив жизни и психологических изысканий Джеймса, он преисполнился силы убежденности и веры в лучшее. Он вырвался из тисков страдания – пусть даже на время. Этот триумф задал тон для всего направления его деятельности. «Отчаяние ломает большинство людей, – скажет Джеймс в своей лекции более чем через тридцать лет, – но есть и те, кого отчаяние заставляет проснуться».
Конечно же, Джеймс не был первым, кто заинтересовался проблемой возвращения себе власти над собственными мыслями и действиями. Древние греки пытались объяснить эту загадку в космологических или сверхъестественных терминах. В эпической поэме Гомера «Илиада» царь Агамемнон, предводитель греческой армии, обвиняет богов и отказывается приносить извинения за то, что неразумно поступил с одним из своих самых сильных солдат:
Часто винили меня, но не я, о ахейцы, виновен;
Зевс Эгиох, и Судьба, и бродящая в мраках Эриннис:
Боги мой ум на совете наполнили мрачною смутой
В день злополучный, как я у Пелида похитил награду.
В последовавшем столетии влиятельный триумвират греческих философов – Сократ, Платон и Аристотель – изменил представления о человеческом поведении с магических, в некотором отношении, на более разумные. Исследуя человеческие порывы, эти мыслители стремились расшифровать способы, которыми нас направляют извне. Конечно, они не подозревали психологический контекст – их целью было понять человеческий дух, рассмотрев его через призму этики справедливого общества.
Сократ утверждал, что человеческие существа мотивированы прежде всего разумом – по сути предполагая, что мы ошибаемся только в том случае, когда не знаем, что ошибаемся. Его ученик Платон выдвинул еще более сложное предположение. Он считал, что душой управляют три различные силы: разум, страсть и воля, каждая из которых обладает собственными потребностями. Разум любит учение и мудрость; воля жаждет славы и известности; а страсть ищет телесных удовольствий. В добродетельной личности эти три элемента находятся в гармонии, где разум властвует и над страстью, и над волей. Однако у других людей постоянный конфликт между этими тремя силами приводит к психологическому кризису, гражданской войне в душе. Опираясь на эту концепцию, Платон не только сделал полем битвы сам разум, но представил разум как динамическую систему противоборствующих сил. Джеймс использовал концепцию Платона для того, чтобы построить свою психологическую концепцию для понимания человеческого поведения.
Однако в ряду греческих философов наиболее близкие Джеймсу идеи высказывал Аристотель. Восприятие, предположил Аристотель, это не пассивное состояние, посредством которого мы постигаем мир вокруг нас, но форма активного выбора. Он утверждал, что добродетельный человек сам направляет внимание к самому достойному объекту в процессе непрерывного и осознанного созерцания. Следовательно, поведение в большей степени зависит от концентрации, чем от разума: пристальное внимание к страданиям будет вдохновлять, например, щедрость, а размышление о прекрасном будет порождать желание творить.
Джеймс пришел к сходному выводу, но под иным углом. Он определил сознание как стремительный поток мыслей и представлений – мимолетных, своеобразных, часто иррациональных и несвязных, – которые, тем не менее, создают впечатление непрерывной жизни. Он изучал сознание в масштабах эволюции: зачем человеческому существу изначально понадобилось сознание?
Расширяя понятие Аристотеля, Джеймс заключил, что ответ заключается также во внимании. Сознание позволяет нам в каждый момент времени осмысленно уделять внимание одной, нескольким или десяти вещам среди бесконечного множества доступных разуму в конкретный момент и, что не менее важно, – игнорировать остальные. Человеческий разум, объяснял Джеймс, отличает именно такая особенность: «Мои чувства воспринимают миллионы вещей из внешнего мира, которые никогда по-настоящему не входят в мой опыт. Почему? Потому что они мне не интересны. Только те вещи, которые я замечаю, формируют мой разум, – но без избирательного интереса опыт превращается в полный хаос».
То, что Джеймс назвал «интересом», – процесс, в котором каждый из нас выбирает, чему уделить внимание, – могло бы с тем же успехом называться инвестицией или заботой. Обращаясь к тем дням, когда он был художником, Джеймс предложил дальнейшее объяснение того, как этот процесс создает индивидуальный мир: «Интерес сам по себе дает акцент и выразительность, свет и тень, фон и передний план – иными словами, доступную для понимания перспективу».
После публикации в 1890 году своей первой крупной работы «Принципы психологии», в которой исследовал теории о сознании, Джеймс направил фокус своего внимания на изучение душевных заболеваний. В лекции, которую он прочитал в 1896 году, он описал широкий спектр тяжелых состояний – клептоманию, алкоголизм, половую психопатию, пироманию, суицид и даже умышленное убийство, – предположив, что каждое из них несет в себе семя повседневной тревожности и импульсивности. Например, пока мы покорно расплачиваемся за покупки у кассы, в голове могут промелькнуть мысли о мелкой краже. Подобным же образом некоторая степень паранойи и страха сопровождает обычные дела: проверить, заперта ли дверь, выключен ли газ, не прячется ли кто-нибудь под кроватью. Те, кто не может сопротивляться подобным мыслям, тем самым усиливая их, страдают, как полагал Джеймс, от потери контроля над вниманием. В экстремальных проявлениях психического заболевания он видел ключ к пониманию динамики внимания в повседневной жизни. Опираясь на концепцию так называемой идеи фикс (что буквально переводится как «навязчивая идея»), разработанную французским психологом девятнадцатого века Теодюлем Рибо, Джеймс сформулировал теорию психического заболевания.
Идея фикс Рибо описывает процесс, в котором внимание непроизвольно «фиксируется» на объекте или идее, пока она постепенно не заполнит, образно говоря, каждый квадратный сантиметр восприятия, тем самым двигая человека от распознаваемых форм опыта к психическому заболеванию. Позднее психолог Пьер Жане доработал это понятие, использовав термин не для описания редкой формы патологии, но, напротив, обсессии (навязчивой идеи) как «реакции на насилие каждого дня», тревожности, граничащей с уходом от жизни.
