Схватывал он все быстро, изучил, как устроена колония, иерархию и взаимоотношения, не удивили ни третья мировая, случившаяся не так давно, ни расплодившиеся мутанты. Просто принял к сведению.
Чужака на Черноморье не все тепло приняли. Кто-то чурался, обходил стороной, кто-то бухтел вслед о лишнем рте, а кому-то было все равно, и он мог даже потрепаться с новичком колонии. Происходило то же, что и с любым новеньким в незнакомом обществе. А чужаку было все равно, только знания впитывал как губка.
Сначала доверяли ему несложную и рутинную работу – очистить релинги от ракушек и налипших водорослей, прибраться на палубе или в рубке, потрудиться помощником в цехе – в основном подавать инструменты, передвигать грузы и тяжести. Ни разу не было слышно от него недовольства по этому поводу, просто шел и молча делал.
Однажды вышла из строя грузовая лебедка на барже, одному бедняге дико не повезло – он стоял прямо под стрелой, которая тянула две плиты. Груз рухнул с высоты пяти метров и размазал рабочего. Чужак все это видел и сразу кинулся на помощь, но шансов спасти беднягу не было совершенно. Смерть наступила мгновенно. Новенький осмотрел механизм лебедки и молча взялся за работу, сам удивляясь, откуда у него эти познания. Трудился до вечера, но заменил скобы, блоки, с помощью других рабочих поставил нормальный противовес.
На следующий день его снова пригласили в цех. Простую работу уже не давали, а предложили перебрать мотор от лодки и посмотреть, что в нем не работает. Сначала чужак находился в растерянности и не понимал, что делать. Но затем руки сами взялись за дело и привычно стали разбирать движок, перебирать внутренности механизма. На простеньком станке здесь же он выточил пару деталей, заменил негодные, смазал маслом. На следующий день мотор чихнул пару раз от некачественной солярки и завелся.
Начальник цеха благодарно похлопал его по плечу.
– Молоток! Ты точно ничего не помнишь о прежней жизни? Может, работал механиком?
Тот задумался, покачал головой.
– Не припоминаю, – и, словно извиняясь, развел руками. – Может, и работал где, привычка осталась, руки помнят что-то.
– Да, не слабо помнят, – хмыкнул довольный начальник цеха, – я поговорю с Адмиралом, будешь теперь на постоянке у меня, мне толковые люди позарез нужны. Как же мне тебя звать? Может, придумаем имя, погоняло? Выбери, какое тебе больше нравится.
Чужак потер виски. Откуда-то из глубин выплыло то ли воспоминание, то ли недавний сон последних дней. Сразу стало некомфортно, пробрал озноб.
– Тю-ю-ю, Миша. А ты прокладку на цилиндрах давно менял? Смотри, у тебя ж тут антифриз течет, масло течет. Ты ж так двигатель угробишь! Поразвелось дебилов, только руль и умеют крутить, да на педали жать.
– Ган, ну откуда мне это знать? Меня и не учил никто.
– Пиздюк ты, Миша. Сам учись. Меня тоже никто не учил. В юности сами с пацанами разбирали двигатель старой «копейки», смотрели, как работает.
Миша, здоровый неотесанный детина с лицом подростка, задумчиво чешет подбородок с трехдневной щетиной.
– Ган, ты сравнил! Твое детство пришлось на довоенное время, а мое – на первые послевоенные годы, когда мне было учиться?
– Побурчать даже не дашь, – я улыбаюсь, – ладно, починим твое корыто, погоняешь еще на ней.
В чем-то Миша и прав, новое поколение немногое умеет, а передавать опыт уже почти некому. Катимся в каменный век потихоньку. Сейчас бы только шашками махать, за территорию и власть драться, а о технологиях и производстве уже и не думают. А ведь этой территории – хоть жопой ешь. Нет же, за всякий клочок грызутся, за людей, за подчиненных грызутся. Правители, блин.
– Ну, тащи сюда подъемник, буду показывать. Ничего сложного нет, опыт – дело наживное.
Миша шмыгает, кивает и идет в дальний угол гаража, возится там в хламе, гремит, матюкается. Через пять минут возвращается, волоча за собой ножничный автоподъемник. Ну, слава богу, хоть объяснять не пришлось, что это такое. Не совсем пропащий человек, поборемся.
– Инструменты-то неси, задницей чую, одной заменой прокладки дело не ограничится, заодно подлатаем, подтянем остальное. Не очень ты ее бережешь, тут на соплях уже держится все. – Я свечу фонариком, разглядывая внутренности. – Как еще бегает, удивляюсь.
«Десятка» и правда выглядит плачевно, но спасти можно, повозиться, правда, придется несколько дней, но я в «отпуске», у Кардинала было хорошее настроение, обещал не беспокоить меня пару недель. Нет ничего лучше, чем возиться с механизмами и гнать прочь всякие дурные мысли, забивая голову рутиной.
– Ган, ты дороги наши видел? Тогда чего удивляешься. Это же не внедорожник, мать твою. И лет ей уже сколько.
– Ну, так ремонтируй чаще, а не запускай. Я все понимаю прекрасно, но, еб твою мать, ты начнешь ее чинить тогда, когда тут, в движке, все в пыль сотрется. Ладно, разговоры отставить. Давай-ка поработай немного, загоняй подъемник под нее и приступай.
Миша морщит нос, совсем по-детски получается в сочетании с его юным лицом.
– Я те поморщусь, думал, я всю грязную работу делать буду? Трудись, и воздастся тебе сторицей. Что особого ума не требует, с тем и сам справишься, – я хлопаю парня по плечу, – а потом я подключусь.
Миша нехотя приступает, а я лишь тихо усмехаюсь, пока перебираю принесенный инструмент, отбирая необходимое. Когда-то отец брал меня в гараж и поступал так же – взваливал на еще неокрепшие плечи тяжелую работу, покрикивал, когда у меня что-то не получалось, – не от злобы, а скорее, по привычке, но я был только благодарен ему. За всем этим крылось нечто большее, чем желание взвалить все на плечи того, кто моложе и не сможет отказать. Это была школа жизни, в которой нужно заработать свое место под солнцем.
– Эу, ты где витаешь? – Начальник цеха пощелкал пальцами перед лицом чужака. – Слышишь вообще, что я тебе говорю?
Пелена спала, он проморгался, пожал плечами.
– А зови меня Ган.
– Ган? Это что за хрень? Такого имени не бывает. Да мне срать, как тебя звать, лишь бы отзывался. Ган так Ган, ну, и хуй с ним. Значит, сегодня поговорю с Адмиралом, завтра он закрепит тебя за мной, понял? Ты сам-то этого хочешь?
– Пусть, – неопределенно ответил Ган.
Ему хотелось побыстрее сбежать отсюда, воспоминание волновало. Или не воспоминание. Было ли с ним такое в реальности? Самовнушение? Сон или чужая история? Чем больше он думал, тем сильнее болела голова. И как ни старался, никакие новые подробности не всплывали. Если это эпизод из его прошлой жизни, то понятно, откуда он разбирается в движках.
Ладно, он подумает об этом потом. Сейчас Ган слишком устал, чтобы ворошить воспоминания, похожие на кисель. Точнее, одно воспоминание. Память поиздевалась над ним – подкинула обрывок, и гадай теперь, где это было, когда, и почему у него такое странное имя.
