На господина Плеснеска и его округи Мистина глядел с любопытством: не так часто встретишь человека, живущего уже третий срок. Столь долгая жизнь была Етону дарована самим Одином. Снять проклятье Олега Вещего оказалось не под силу даже владыке Асгарда, и таким путем он пытался смягчить участь своего далекого потомка. Но яблоками Идунн
[8] боги с Етоном не делились, и на восьмом десятке лет он уже напоминал развалину прежнего человека.
– Будь жив! – Мистина поклонился.
Надо сказать, очень редко в своей жизни он, потомок датских конунгов по отцу и ободритских князей по матери, отвешивал столь низкие поклоны. Ингвара, своего побратима, он после долгой разлуки обнимал, а так низко кланялся разве что его матери, королеве Сванхейд из Хольмгарда.
– И ты будь жив! – кивнул Етон. – Что так смотришь? Дивишься, что я еще жив? Не загадывай – как знать, кто из нас кого переживет?
Слава асам, что не взял с собой Люта, мысленно отметил Мистина. При всей его отваге он испытывал неприятное чувство под взглядом этих выцветших глаз на морщинистом лице в старческих пятнах – будто на тебя смотрит мертвец. Лет тридцать назад Етон вынес из какого-то сражения перелом носа; это часто бывает, если в битве получаешь по лицу краем щита, но если у Мистины от такого же удара еще в шестнадцатилетнем возрасте на носу осталась горбинка, то нос Етона был почти расплющен и сильно искривлен. Теперь на нем, чуть ниже переносицы, виднелась сухая красная ссадина. Едва ли кто бил плеснецкого князя по носу – видно, это была какая-то старческая незаживающая болячка.
– Как мне жаль, что я не застал тебя молодым, – не выдавая своих мыслей, Мистина улыбнулся. – До сих пор я встречал только одного человека, равного мне ростом, – Олега Предславича. А по тебе и сейчас видно, что ты был очень высок. Может, и превосходил нас, как знать?
Етон взглянул на Семирада:
– Покажи ему зарубку.
– Идем, – воевода кивнул Мистине и подвел его к одному из украшенных резьбой столбов, что в два ряда тянулись вдоль помещения, служа опорами кровли.
– Вот, – Семирад поднял руку и показал на зарубку на столбе близ среднего очага. Чтобы достать до нее, воеводе, человеку среднего роста, пришлось изрядно потянуться. – Это отметка роста князя, сделанная, когда ему было двадцать пять лет.
Мистина примерился и присвистнул. Отметка находилась на полголовы выше его собственной макушки. Понятно, почему Амунда сына Вальстена с юных лет прозвали Йотуном – что на языке волынской руси звучало как Етон. Он отличался великаньим ростом и великаньей же уродливостью лица. Вот только, подумал Мистина, время распорядилось этими дарами неодинаково. Рост сгорбленного старика стал с тех пор гораздо меньше, зато уродливость лица с годами только увеличивалась.
Однако в чертах Мистины отражалось лишь почтительное восхищение.
– Как это было предусмотрительно, – заметил он, возвращаясь к княжескому престолу. – Знавших тебя в юности уже не осталось среди живых, а столб – надежный свидетель для удивления будущих поколений.
– Это Вальда придумала, – пояснил Етон. – Моя первая княгиня. Так и сказала: когда ты состаришься, а эти все перемрут, никто и не поверит, что ты был так высок. Надо, дескать, сделать отметку в надежном месте, сейчас, когда ты, слава богам, наконец перестал расти.
А ведь, пожалуй, подумалось Мистине, молодая княгиня Вальда полвека назад любила своего мужа, раз ей пришло в голову увековечить его рост. Любила вопреки внешности… или как раз за это. И вёльва не предскажет, за что женщина полюбит мужчину. Кого за силу, а кого и за слабость…
– Какой мудрой была твоя первая княгиня! – искренне восхитился Мистина и невольно оглянулся, отыскивая женщину, которая подала бы ему приветственный рог.
В прошлый раз, семь лет назад, это была Семирадова боярыня. Сейчас с рогом возле престола стояла женщина помоложе, в варяжском платье с наплечными застежками.
– Это Катла, – кивнул на нее Етон. – Стегина женка.
Боярыня была куда моложе мужа – видимо, взята уже после поры греческих походов. Приняв у нее рог, Мистина вежливым поцелуем доброго гостя коснулся ее губ, но при этом улыбка в глазах словно говорила: ты лучшее, что я вижу в этом городе. Катла опустила глаза, морща губы, чтобы не выдать удовольствия.
Вернув Катле рог, Мистина вновь перевел взгляд на Етона:
– А ты, я вижу, так и не сыскал новой госпожи, достойной занять место на середине женской скамьи?
– Невеста не подросла еще, – угрюмо пошутил Етон. – Изволь сесть. – Он показал на второе почетное сиденье, напротив своего. – Будь у меня жена, она бы уже умерла от любопытства. Мы слышали, у вас лето выдалось бурное. В прошлый раз ты приезжал куда каким щеголем, наши все слюной изошли, глядя на твое платье греческое, да и уговорили меня на тот союз. Тоже портищ расписных захотели… А нынче, вижу, ты в жалях
[9], – он окинул взглядом белый кафтан Мистины с серебряным позументом на груди. – Умер твой отец, это ведь правда?
– Если бы только отец!
Усевшись, Мистина принялся за рассказ. Говорил он долго: о гибели Свенельда на лову, о ссоре Ингвара со Свенельдовой дружиной.
– Я слышал, что твой князь порубил дружину твоего отца, – кивнул Етон. – Не знал, верить ли. И как же ты после этого остался при Ингоре?
– Мой отец никогда не одобрил бы и не позволил своей дружине того, чего желали эти люди, – оторвать Дерева от владений киевских князей и править ими самим. Они и попытались это сделать лишь после его смерти. А я никогда не предам памяти отца и не пойду против его воли. Мне не пришлось выбирать, на чью сторону встать.
Если до этого Мистину слушали с любопытством, то дальше он рассказывал в такой тишине, что было слышно, как постреливают дрова в очаге. О гибели Ингвара. О мести Эльги за мужа на его могиле. Лишь сам Етон иногда нарушал безмолвие, переспрашивая какое-нибудь слово; порой он подносил широкую ладонь с большому морщинистому уху, как делают глуховатые, надеясь лучше услышать.
– Ровно блуд взял
[10] древлян и князей их, – закончил Мистина, – когда они сочли, будто с гибелью Ингвара и русь вся сгинула и некому больше встать против них. Ведь знали они, что с Ингваром погибло всего два десятка его гридей, а большая дружина – восемь сотен человек, да бояре русские и полянские, да все родичи, великие бояре русские и князья, – все живы. С чего возомнили, будто Эльга беззащитной осталась и рушник свадебный Маломиру поднесет? Дивно, да спросить более некого. Будто сглазил их кто, черные руны похоти и безумия вырезал для них.
