В следующий раз я встретилась с Беренсоном на его вилле «И Татти» под Флоренцией, и я, будучи поклонницей его коллекции, держалась с ним вежливей, чем он со мной в прошлый раз. Меня расстроило, что из всех великолепных картин, прошедших через его руки, у него осталась лишь малая часть. Я умоляла его приехать ко мне в Венецию и даже обещала ради него завесить свои картины простынями. Он спросил меня, кому я собираюсь оставить коллекцию после смерти, и хотя ему было уже восемьдесят пять, его глаза наполнились неподдельным ужасом, когда я ответила: «Вам, мистер Беренсон».
В результате такого повышенного внимания общественности к моей особе каждый мне пытался что-нибудь продать, и всякий раз, когда я спускалась в вестибюль своего отеля, меня осаждала толпа людей. Я попросила Витторио Карраина, моего молодого друга и одного из владельцев ресторана «Анджело», защитить меня. Впоследствии он стал моим секретарем и многие годы работал на меня. Он имел хорошее образование, музыкальный слух и большой кругозор, и только благодаря ему я держалась в курсе жизни Венеции, поскольку совсем не читала газет. Ему нравилась атмосфера, в которой я живу, и он стал мне добрейшим и преданным другом и оказывал неоценимую помощь при проведении выставок и составлении каталогов.
Я попросила Ингеборга Эйхмана, чешского историка искусства из Судетской области, прочитать в моем павильоне лекцию о различных течениях в искусстве. На первую лекцию о кубизме и абстракционизме пришло столько людей, что нам пришлось отменить вторую лекцию о сюрреализме из соображений сохранности картин. Их только недавно почистил и отреставрировал венецианский художник по фамилии Челегин, очаровательный мужчина с огромными усами.
Я ходила на биеннале раз в несколько дней и брала с собой собак. Им очень радовались в ресторане при входе на выставку под названием «Парадизо» и всегда угощали мороженым. Так что, когда я спрашивала своих терьеров, пойдут ли они со мной на биеннале, они виляли хвостами и прыгали от счастья. Никаких других собак не пускали на выставку, и, когда они терялись в ее лабиринтах, я непременно находила их у экспозиции Пикассо. Очевидно, ежедневные походы в «Искусство этого века» не прошли для них даром.
Ближе к концу биеннале встал вопрос, что я буду дальше делать с картинами. Я считала само собой разумеющимся, что раз биеннале за свой счет привезла картины из Америки, то мне хотя бы позволят оставить их в Италии. Оказалось, это не так. Их ввезли в страну по временному разрешению, и они должны были вернуться обратно. Я несколько месяцев не знала, что мне делать. За бессрочный ввоз картин в Италию я должна была заплатить пошлину в размере трех процентов их стоимости. В итоге я решила вывезти их, а потом привезти обратно и при ввозе оценить на меньшую сумму.
Меж тем мне предложил провести выставку музей Турина. Я очень обрадовалась, но буквально за день до отправки коллекции в Турин местные власти решили, что выставка для них слишком модернистская. После этого известный критик доктор Карло Радджианти спросил, не соглашусь ли я выставить свою коллекцию во Флоренции в «Строццине» в подвале Палаццо Строцци, который он собирался превратить в галерею современного искусства. Он хотел открыть ее моей коллекцией и сделал замечательный каталог, которым я с тех пор пользуюсь в качестве основы для моего итальянского каталога.
Приехав во Флоренцию, я пришла в ужас от тесноты «Строццины» и кошмарных перегородок, похожих на занавески для душа, которыми пытались расширить пространство. Доктор Радджианти с готовностью избавился от этого непотребства и согласился на мое предложение провести три отдельные выставки. Первая была посвящена кубизму и абстракционизму, вторая — сюрреализму и третья — молодым художникам. Эта идея была очень удачной, и благодаря ей я три раза съездила во Флоренцию и получила огромное удовольствие от своих визитов, во время которых я останавливалась у своего друга Ролоффа Бени. Мы активно участвовали в светской жизни, и там я познакомилась с поэтессой из Дублина в Нью-Гемпшире по имени Элиза Кэббот. Ее потрясло количество работ на выставке во Флоренции, и она спросила: «Как Пегги только успела их все нарисовать?»
Затем меня пригласили провести выставку в Милане в Палаццо Реале. Там уже проблем с пространством не возникло. Ни до, ни после в моем распоряжении никогда не бывало такого количества залов. Эта выставка пользовалась таким успехом, что нам приходилось выдавать каталоги напрокат, пока печатались новые. Франческо Флора написал к каталогу предисловие, и весь доход от мероприятия шел в пользу Ассоциации художников Италии, которой этих денег хватило, чтобы погасить все свои долги.
Когда коллекция вернулась из Флоренции, вновь встал вопрос, что с ней делать. Я не смогла прийти к соглашению с властями в Риме, хотя даже предлагала оставить Венеции всю коллекцию после моей смерти, если итальянское правительство не станет требовать от меня уплаты пошлины. И все же упертые ретрограды из Министерства иностранных дел не желали идти мне навстречу. Сами картины тем временем хранились в Музее современного искусства Венеции в Ка-Пезаро, красивом здании XVII века архитектора Лонгены, где им дал приют доктор Гвидо Перрокко, куратор музея. Мне разрешалось выносить их оттуда только по несколько штук за раз.
Через год после биеннале доктор Джулио Лорензетти, директор Ка-Пезаро, предложил мне провести американскую выставку в двух маленьких залах музея. Скорее всего, бедолагу вынудили должностные обязательства, поскольку, вне всяких сомнений, он ненавидел модернизм в тысячу раз сильнее Паллуччини.
В то же время по просьбе Майкла Комба Мартина, директора Британского института, находящегося в прекрасном Палаццо Сагредо, я провела там выставку британских художников, так что в этот период мою коллекцию все же удавалось демонстрировать публике.
Глава 19
Палаццо Веньер деи Леони
Наконец в 1949 году Флавия Паулон, секретарь графа Зорци, нашла для меня прекрасный дом. Это был недостроенный дворец на Гранд-канале, заложенный в 1748 году знаменитой венецианской династией Веньеров, подарившей Венеции двух дожей; говорят, они держали у себя в саду львов. Фасад здания украшали восемнадцать львиных голов, которым, по всей видимости, дворец обязан своим именем: Веньер деи Леони. Он стоит прямо напротив префектуры Венеции.
Дворец был целиком построен из белого камня и покрыт плющом; «целиком», возможно, слишком громкое слово, ведь его строительство остановилось на одном этаже и в Венеции все его называли palazzo non compiuto, «незаконченный дворец». Однако в ширину он раскинулся больше любого другого дворца на Гранд-канале, а также имел важное преимущество в том, что не носил звания национального памятника архитектуры, которые в Венеции имеют священный неприкосновенный статус. Таким образом, это было идеальное место для моих картин. Перед главным входом располагался замечательный двор со ступенями, ведущими к Гранд-каналу, а позади раскинулся один из самых больших садов Венеции с очень старыми деревьями. Дворец имел плоскую крышу, на которой можно было прекрасно загорать. Я, разумеется, этим воспользовалась, но несколько опасалась реакции префекта, моего vis-à-vis. Однако он на этот счет лишь сказал: «Когда я вижу, что миссис Гуггенхайм загорает на крыше, я знаю, что пришла весна».
