В новой квартире мы проводили потрясающие богемные вечеринки. Лоуренс заставил меня купить парчовое вечернее платье от Пуаре. Теперь, когда я снова похудела, оно сидело на мне идеально. Я носила головной убор, который мне сшила русская девушка, невеста Стравинского. Это была тугая золотая повязка-сетка, в которой я походила на Тутанхамона. Ман Рей сфотографировал меня в этом костюме с длинным мундштуком во рту. Вышло великолепно. В те дни я не пила и скучала на этих пьяных вечеринках. Я ненавидела, когда людей тошнило у меня дома, и в особенности не выносила, когда на моей постели занимались любовью. Одна особа как-то раз забыла у нас корсет и вернулась за ним позже. После ухода гостей я, как моя тетка, ходила по квартире с бутылкой «Лизола». Я ужасно боялась подцепить какое-нибудь венерическое заболевание.
На одну из таких вечеринок я пригласила племянницу моей матери, которая приехала в Париж на медовый месяц со своим вторым мужем, избавившись от того повесы, за которого она к моему негодованию вышла вместо одиннадцатилетней меня. На этой вечеринке ее привели в восторг двое красивых юношей, которые танцевали, близко прижавшись и заключив друг друга в объятия. Я заставила ее весь вечер сидеть и сторожить столовое серебро, сказав, что не знакома с половиной гостей, — Лоуренс выпивал в баре и позвал к нам случайных людей. По воскресным вечерам двери нашего дома не закрывались. На другой вечеринке Кики, любовница Ман Рея, ударила его в лицо и назвала грязным евреем. При этом присутствовала моя мать, и ее это так взбесило, что она высказала Кики все, что о ней думает.
Моя мать придерживалась куда более традиционных взглядов, чем я, и без конца приглашала нас с Лоуренсом на свои званые вечера в «Ритц». При этом ей все равно нравились наши богемные вечеринки. Она близко подружилась с миссис Вэйл, и та втянула ее в Американский женский клуб, ее оплот. То время, вероятно, было лучшим для моей матери, потому что она наконец могла жить для себя. Ее больше не истязали измены моего отца, и все ее дочери вышли замуж, хотя она продолжала упорно за нами следить. Она звонила мне каждое утро — сообщить, что на улице холодно или идет дождь, что мне нужно надеть теплое пальто или галоши. Это сводило меня с ума, но больше всего я не могла терпеть ее приемы в «Ритце» и то, что мне постоянно твердили, как я неправильно живу. Всех, кто не был богат, она называла попрошайками, а женщин, имевших любовников, — «Н. О.», то есть никчемными особами. Ее ужасно разочаровало, что я не вышла замуж за еврея-миллионера. Лоуренс ей все равно нравился, потому что с ней флиртовал. Ей много раз предлагали выйти замуж, но она всегда отказывала. Одно из предложений поступило от сицилийского герцога, который написал ей письмо с просьбой одолжить ему денег на обратный билет в Америку, сокрушаясь при этом, что она не согласится выйти за него, ведь он не сможет «обеспечить ей привычную роскошную жизнь». К сожалению, она, по всей видимости, была из тех, кто выходит замуж один раз, и после неудачного брака с моим отцом она решила все свои силы посвятить устройству чужих партий.
У нее была странная привычка повторять все по три раза. Однажды, когда мы ужинали в «Ритце», Лоуренс пощекотал ее ногой под столом, на что она сказала: «Тише, Пегги заметит, Пегги заметит, Пегги заметит». В другой раз она заказывала себе шляпу с пером у модистки и сказала ей: «Мне нужно перо, перо, перо». Говорят, в итоге ей сделали шляпу с тремя перьями. Когда она в возрасте пятидесяти лет таки научилась водить, в Нью-Йорке ее остановил полисмен, потому что она ехала по односторонней улице против движения. В ответ она ему сказала чистую правду, хоть и противоречащую здравому смыслу: «Я ведь ехала только в одну сторону, одну сторону, одну сторону». Она не только повторяла все по три раза, но носила с собой три пальто, которые постоянно меняла. В жару она надевала две черно-бурые лисицы и обмахивалась веером. Она всегда имела при себе трое часов: одни на руке, другие на шее и третьи — врезанные в лорнет. Третьими она не пользовалась, потому как без лорнета на глазах ничего не видела, поэтому большой пользы от этого сложного устройства не было. Она щедро спонсировала своих детей, хотя сама имела болезненный страх перед тратами. Она каждый год дарила мне то шубу, то автомобиль и часто откладывала деньги в мой доверительный фонд, но, когда речь заходила о чаевых, начинались неприятности. C ней приходилось постоянно быть начеку, рискуя иначе оказаться в чудовищно неловкой ситуации. Она была закоренелой картежницей и держала свои доходы в страшной тайне.
В ту зиму Мэри, которой я тоже заказала платье от Пуаре, вела бурную жизнь. Как правило, в этом платье она оказывалась в постели еще с несколькими людьми. Как-то ночью она потеряла свои ключи и пошла домой к Марселю Дюшану. С этого началось то, что можно назвать Столетней войной. На следующее утро она зашла к нам одолжить денег на такси, чтобы поехать домой, потому что боялась просить у Марселя больше десяти франков. В то время она жила рядом с Эйфелевой башней в маленькой квартире, которую оклеила географическими картами и украсила серьгами на стенах вместо картин.
Марселя многие добивались. Заслужить его привязанность было непросто, и, в любом случае, он не одобрял той безумной жизни, которую Мэри вела в «Быке на крыше» в обществе геев. Ее хороший друг Моисей давал ей кредит в своем ночном клубе, и она проматывала там несметные суммы.
Марсель был загадочным человеком. Он ничего не нарисовал с 1911 года, со времен «Обнаженной, спускающейся по лестнице». Эта картина прославила его. Теперь он только играл в шахматы и даже состоял в шахматной сборной Франции. Еще он покупал и продавал работы Бранкузи. Марсель был статным нормандцем и походил на крестоносца. Каждая женщина в Париже мечтала оказаться в его постели. Его главным недостатком были некрасивые любовницы. Мэри для него была слишком красива, но в конце концов каким-то образом смогла его добиться. Это заняло у нее годы, но, вероятно, тем больше она пережила острых ощущений. Он постоянно уходил и возвращался. Под влиянием Пикабиа он даже женился на уродливой наследнице состояния. В то время они с Мэри не разговаривали, но после свадьбы он немедленно ее разыскал и помирился с ней, а потом развелся с женой.
Весной 1924 года граф Этьен де Бомон организовал и финансировал «Парижские вечера». Он арендовал «Ля Сигаль», знаменитый концертный зал на Монмартре, и привлек лучшие таланты Парижа к написанию музыки, постановке танцев и созданию декораций. Стравинский с его «шестеркой» писали музыку, Лифарь, Рябушинская, Лопухова, Борованский, Туманова, Мясин, Данилова и другие звезды балета танцевали. Пикассо, Эрнст, Пикабиа, де Кирико и Миро работали над декорациями. Все это было очень интересно, потому что участники творили сообща с графом де Бомоном, а не просто принимали указания, как в случае «Русского балета».
Тогда же этот балет начал входить в жизнь общества. Он стал очень модным, и в перерывах между актами мы ходили в бар, где встречались с друзьями. К слову, после того времени хорошие балеты уже не ставили.
Это была довольно приятная перемена в нашем обычном распорядке жизни. Почти каждый вечер мы проводили в кафе на Монпарнасе. Если суммировать часы, что мы скоротали в «Ле Дом», «Ля Куполь», «Ле Селект», «Динго», «Де маго» (в квартале Сен-Жермен) и «Быке на крыше», я уверена, вышли бы годы.
