С нами была Мэри. Она любила Италию и каждый год несколько месяцев проводила в старом замке в Антиколи недалеко от Рима. К тому моменту она уже почти стала местной и испытывала самые теплые чувства к этому народу. Она со всеми говорила на уверенном итальянском. Я через какое-то время тоже стала говорить на нем свободней. Я много лет учила итальянский, но никогда не чувствовала, что это реальный язык, до тех пор пока не пожила в Италии. Особенно нереальными казались пьесы и романы Д’Аннунцио, когда я читала их в Нью-Йорке.
Лоуренс встретил в Венеции своего старого друга, Дженнаро Фаваи. Он был итальянским евреем, похожим на Эль Греко, с длинным лицом и черной бородой. На жизнь он зарабатывал тем, что подделывал старых мастеров, и его копии потом продавали доверчивой публике. Он временно оставил свою работу, чтобы помочь нам купить антикварную мебель, которой мы решили обставить наш дом. Пускай дома у нас не было, но я знала, что если мы решимся купить мебель, то найдем и куда ее поставить.
Совершать покупки в Италии оказалось почти так же утомительно, как в Каире. Невозможно было обойтись без торгов. Ужасно надоедало ходить в один и тот же магазин по шесть или семь раз, чтобы добиться сносной цены. Фаваи нашел несколько замечательных предметов, которые стоило бы уже хранить в музеях. Антиквариат представлял еще отдельную сложность в том смысле, что правительство запрещало вывозить его через итальянскую границу. Мы нашли прекрасный дубовый буфет XV века, который могли поднять только четверо мужчин. Он показался нам испанским, потому что когда-то он был обит красным бархатом, остатки которого сохранились вокруг металлических инкрустаций. На одном чердаке в Тревизо Фаваи обнаружил красивый сундук XIII века с замечательным резным изображением сцены крещения и женщины, падающей в обморок. Разумеется, мы его купили, а позже я обнаружила его близнеца в музее Виктории и Альберта в Лондоне. Мы нашли одиннадцать трехногих дубовых стульев, все с разной резьбой. Ловкий продавец предложил нам заказать у него двенадцатый. Уже после этого мы обнаружили дюжины таких же стульев у множества других торговцев антиквариатом.
Заниматься этим было ужасно интересно, но больше всего мне понравилось узнавать Венецию пешком. Лоуренс жил там ребенком; его отец каждую осень ездил туда рисовать. Лоуренс знал каждый камень, каждую церковь, каждую картину в Венеции; он стал ее вторым Рёскиным. Он водил меня по улицам, свободным от лошадей и автомобилей, и я проникалась к этому месту страстью, оставшейся со мной на всю жизнь. В Венеции все не только красиво, но неожиданно; она очень маленькая, но очень сложно устроена из-за S-образной формы Гранд-канала, и ты без конца теряешься на ее крохотных улицах. Каждый раз ты все равно неизбежно выходишь к Гранд-каналу, но совсем не там, где ожидал. И ничто так не отнимает силы, как эти променады, когда тебе приходится пешком преодолевать бесконечные мосты со ступенями.
Площадь Сан-Марко с восхитительным византийским собором с куполом в форме мыльного пузыря и галереями XVII века — одна из самых красивых площадей в мире. По ней было бы приятно прогуляться — там тоже нет автомобилей и лошадей, если бы не толпы туристов. Чуть более возможным представляется сидеть в кафе по ее периметру или слушать по вечерам музыку духового оркестра. Гораздо больше мне нравились другие маленькие пьяццы, которые я встречала во время прогулок по городу. О них не знает никто, кроме самих венецианцев — туристы никогда не выходят за пределы площади Сан-Марко. Тем не менее у каждого прихода в Венеции есть своя пьяцца.
Совсем необязательно терпеть дурные запахи Венеции. Со временем они исчезают или перестают иметь значение по сравнению городом, сохранившим десять веков архитектуры. Само собой, я хотела купить palazzo, но этому вновь помешала предусмотрительность моих дядьев, заставивших меня поместить все мои деньги в доверительные фонды.
Пока мы жили в Венеции, Лили заболела пневмонией, и ответственность за Синдбада теперь лежала на мне каждый день, а не только по четвергам, как я привыкла. Я так устала всюду таскать тяжелого ребенка, которому не нравилось самому переходить мосты с их ступеньками, что наняла себе в помощницы маленькую служанку. К моему стыду, ей оказалось около четырнадцати лет, и размером она не сильно превосходила Синдбада, но, полагаю, она привыкла справляться с большой семьей и младшими братьями и сестрами. Мы часто водили его на площадь кормить голубей.
Зимой туристы исчезли, и голуби без регулярной кормежки в буквальном смысле стали голодать. Мы чувствовали, как будто на нас возложена обязанность обеспечивать их дозволенным муниципалитетом Венеции рационом. Каждый день в полдень мы приходили на площадь с пятикилограммовыми мешками зерна. От хлопанья крыльев голодных существ становилось не по себе, и нас чуть не сдувало волнами взбаламученного воздуха.
Из-за своей любви к вниманию Лоуренс одевался весьма эксцентрично. Помимо того что он пренебрегал шляпами и ему на лицо падали золотистые волосы, он привлекал взгляды и другими способами. Он носил белые, лазурно-голубые, терракотовые или бежевые пальто. Свои рубашки он шил из материалов, предназначенных для совсем иных целей. Они были самых разных цветов, и больше всего он любил найти какую-нибудь причудливую ткань для штор или обивки в универмаге «Либертис» в Лондоне. Потом эти яркие, иногда c цветочным узором ткани он приносил к самым консервативным портным на Хаф-Мун-стрит и настаивал (к их изумлению) на том, чтобы они сшили ему из них рубашки. Сандалии он носил чаще, чем ботинки. Ступни у него сходились мысками, как у голубя. У него был какой-то комплекс, связанный с обувью: каждый раз, когда мы заходили в обувной магазин, он закатывал скандал и, чаще всего, в ярости покидал его, ничего не купив. Его пиджаки и брюки тоже отличались неординарностью. Он носил самые броские брюки, какие мог найти, и они бывали всех возможных цветов. Как-то раз ему сшил коричневый вельветовый костюм один из моднейших портных в Лондоне, но тем не менее он предпочел носить рабочие французские штаны из синего бархата, которые нашел на рынке в Тулоне. Помимо всего этого он обладал коллекцией несусветных галстуков.
В Венеции Лоуренсу пришла в голову нелепая идея сшить себе соболиную шапку, чтобы защитить уши от холода. Мне кажется, он видел в ней некий символ власти. Я отказалась удовлетворять это крайне экстравагантное желание. Вместо этого, после множества ссор, я заказала для него итальянскую офицерскую шапку из черной ткани с бархатным отворотом. Поначалу она ему не понравилась, но вскоре он понял, как хорошо она смотрится с его красивыми светлыми волосами, и сам привязался к ней.
Когда сезон дождей наконец прогнал нас из Венеции, мы поехали в Рапалло. Там по крайней мере было солнце, но за это пришлось заплатить. Невероятно скучный городишко! Там мы встретили Эзру Паунда и, вступив в его теннисный клуб, каждый день играли с ним теннис. Эзра играл хорошо и голосил как петух при каждом удачном ударе. Позже, когда мы встретились в Париже, я сказала ему, что терпеть не могу его обожаемый Рапалло, на что он ответил: «Может, у тебя с ним связаны неприятные личные воспоминания?» Несомненно, так и было. Помимо ужасной скуки мою жизнь омрачали постоянные ссоры с Лоуренсом.
