Вскоре после этого я познакомилась с Айседорой Дункан, которая жила в отеле «Лютеция» и испытывала большие финансовые трудности, но при этом все равно угостила нас шампанским. Вероятнее, она надеялась, что я помогу ей, но, увы, я этого не сделала. Она приезжала к нам в Прамускье на том маленьком «бугатти», в котором ей скоро предстояло встретить свою смерть. У Айседоры были яркие рыжие волосы и чудесный фиолетово-розовый костюм. Она отказывалась называть меня миссис Вэйл и окрестила вместо этого Гугги Пеггенхайм. Она говорила: «Никогда не употребляй слово „жена“». Она была очень энергичной и яркой даже в свои зрелые годы, хотя и казалась подавленной. Известие о ее гибели совершенно разбило меня.
Летом 1927 года к нам приехала Мэри Баттс с дочерью Камиллой, очаровательной девочкой, которой явно не хватало внимания от витающей в облаках матери. Однажды ей стало очень плохо от солнечного удара, и ухаживать за ней пришлось мне с Дорис. Мэри как-то раз выпила целую пачку аспирина за день, когда у нее кончился опиум. Она верила в темную магию и постоянно пыталась втянуть Лоуренса в свои мистерии. Он любил ту атмосферу, которую она создавала вокруг себя, а она умела искусно ему льстить.
В один день среди всего этого я по ошибке открыла телеграмму, адресованную Лоуренсу. В ней говорилось, что он должен известить меня о смерти Бениты во время родов. Меня это повергло в такой шок, что я не сразу осознала произошедшее. Я чувствовала себя как тот человек, которого разрубили пополам острейшим мечом, а он стал смеяться над своим убийцей. А потом убийца сказал ему: «Встань и пошевелись». Человек так и сделал, после чего распался на две части. Я повела себя так, словно ничего не произошло. Я продолжила заниматься своими делами, но, когда я встала, я в буквальном смысле ощутила, как разваливаюсь на две половины. Мне казалось, будто я физически потеряла часть себя. Первой моей мыслью было, что я бросила Бениту. Я не могла простить себе, что вернулась в Европу с Лоуренсом. Я начала плакать и не могла остановиться неделями и хотела видеть только цветы. Клотильда с Лоуренсом поехали в Тулон и привезли все цветы, что смогли найти, и расставили их повсюду в доме. Клотильда была со мной очень добра и впервые сказала то, что мне нужно было услышать; она понимала, что я чувствую, ведь она точно так же любила Лоуренса. Я несколько дней не могла взглянуть на своих детей. Мне казалось, у меня нет права их иметь.
Ребенок Бениты родился мертвым. Виной тому стало предлежание плаценты, самая опасная патология при родах. Она обычно приводит к смертельному кровоизлиянию. Врачи оправдывались тем, что это не имело никакого отношения к ее выкидышам, но, разумеется, ей ни в коем случае нельзя было вынашивать этого ребенка.
Мои страдания вызывали у Лоуренса болезненную ревность, и он настойчиво пытался не дать мне забыть про него. Очевидно, мои мысли были заняты совсем другим. Его это выводило из себя, и он закатывал чудовищные сцены. После этого я уже никогда не испытывала к нему прежних чувств и винила в том, что он столько лет разлучал меня с Бенитой.
Я получила множество писем с соболезнованиями и стала писать на них безумные ответы. В тот момент я немного тронулась умом. Единственное утешение я находила в прослушивании «Крейцеровой сонаты» на фонографе и чтении писем от Мэри Леб. Она была ближайшей подругой Бениты и страдала так же, как и я. Нам было бы гораздо легче, если бы мы могли находиться рядом в то время. Неожиданно из Америки приехала Пегги с ее новым мужем и дочерью, ровесницей Пегин. Они были в море во время смерти Бениты и еще ничего не знали. Мы поехали встретить их в Тулон, и мне понадобилось выпить много бренди, чтобы набраться смелости и сообщить ей это известие.
Каждое лето нам приходилось на три недели уезжать из Прамускье, чтобы переждать ужасную южную жару, очень вредную для детей. В этот раз Лоуренс повез нас в маленькую хижину в горах, на которую он наткнулся в Альпах сразу за городком Барселоннет. Он обожал высокие горы и занимался скалолазанием. Мы взяли с собой Пегги, Дорис и троих детей. Муж Пегги с нами не поехал — он отправился в Париж по делам. Я была так несчастна, что не могла ни есть, ни спать. Я только и делала, что плакала. Дорис думала, я умру. Она силком кормила меня, чтобы я перестала терять вес. Лоуренс постоянно скандалил. Он сказал Пегги, что мне не нравится говорить о Бените и чтобы она перестала это делать. Я не могла понять, почему она отказывает мне в единственном утешении, и осталась наедине со своим горем. Только спустя несколько недель мы узнали, что Лоуренс сделал это из ревности.
В итоге следующий беспокойный год нанес сокрушительный удар по нашему браку. В Париже предсказательница сказала мне: «На юге Франции ты встретишь мужчину, который станет твоим следующим мужем». Я засмеялась и ответила: «На юге Франции из мужчин я вижу только нашего соседа, старого фермера». Но она оказалась права. 21 июля 1928 года, в первую годовщину смерти Бениты, я встретила мужчину, который подарил мне новую жизнь.
После смерти Бениты я решила больше никогда не возвращаться в Америку. Мне перешло от нее большое наследство, но я не могла вынести мысли о том, чтобы тратить ее деньги, поэтому отказалась от него. Из всех полученных соболезнований больше всего меня впечатлили слова начальницы вокзала в Ле Канадель. Она была приветливой, радушной женщиной и не раз выручала меня в трудную минуту. В таких отдаленных уголках этот типаж не редок. Может, она и слыла сельской шлюхой, но имела философский взгляд на жизнь. Когда она узнала о смерти Бениты, она сказала: «Nous ne sommes tous que passagers sur cette terre»
[18]. С учетом того, что жила она на железнодорожной станции, ее слова прозвучали особенно убедительно.
Когда мы вернулись из гор, нас приехала навестить Бетти Хьюмс, подруга Лоуренса, с другом доктором Карлоцца, розенкрейцером из Рима. Он пытался утешить меня, посвящая в свою религию. Он читал мое будущее по ладони и тоже увидел моего нового мужа. Это так взбесило Лоуренса, что он устроил в Тулоне жуткую сцену. Он бросил меня на землю на бульваре де Страсбур, а затем сжег стофранковую купюру. Его отвели в полицейский участок, и я бросилась ему на помощь. Когда я возмутилась вмешательством в нашу личную жизнь, полицейские мне сообщили, что Лоуренс имеет право бить свою жену, если желает, но не имеет права жечь деньги, поскольку это оскорбляет достоинство Банка Франции. Через час его отпустили невзирая на оскорбленный Банк Франции.
Осенью из Америки приехала моя мать. Лоуренс отвез меня через всю Францию в Шербур, чтобы я могла ее встретить. Это были выходные праздника мертвых и всех святых, и мы повсюду видели сотни плакальщиков, несущих хризантемы на могилы своих родственников.
Дети приехали в Париж, чтобы увидеться с моей матерью, и я отдала их в детский сад, где они немедленно подхватили коклюш. Я боялась, что нас выселят из отеля, но администратор делал вид, что ничего не слышит, и только когда мы съехали, прислал мне счет за дезинфекцию комнат.
Лоуренс уехал в Межев, в то время маленький и неизвестный горный курорт, кататься на лыжах вместе с Клотильдой. Там он сломал ребро и недолгое время провел в постели. Я осталась в Париже одна с детьми, все еще раздавленная своим горем. Я была рада избавиться от Лоуренса, который продолжал устраивать дикие сцены ревности из-за Бениты. Одним вечером он порвал все фотографии, которые я напечатала в увеличенном виде с ее старых снимков. Ими была заставлена вся моя комната, и Лоуренса это страшно раздражало.
