В «Тисовом дереве» я вела исключительно домашний образ жизни и только и делала, что возилась с Пегин и Дебби. Они постоянно простужались и подхватывали грипп. Неудивительно, если учесть, как холодно было у нас дома и насколько отличалась температура в разных комнатах. Я неделями разносила ингаляции и лекарства, мерила температуру и читала вслух для больных девочек. Все это вызвало у меня желание завести общего ребенка с Гарманом. После его продолжительной болезни он был, судя по всему, не способен зачать, и я хотела знать наверняка, в ком же из нас дело. Позже я выяснила, что в нем.
Моя мать любила своих внуков неистовой любовью. Пегин отвечала ей взаимностью, тогда как Синдбад был более сдержан. Однажды мама приехала из Америки после долгого отсутствия из-за проблем со здоровьем и нескольких операций, и Пегин ей сказала: «Бабушка, ты вся в полосочку!» Моя бедная мать действительно сильно состарилась.
В «Тисовом дереве» она познакомилась с Эмили. Мама приплыла на лайнере «Иль-де-Франс» и спросила у Эмили, которая только что сошла с десятидневного судна, доводилось ли ей плавать на «Иль-де-Франс», и добавила: «Вибрация там просто ужасная, ужасная, ужасная». Как-то раз я сказала матери, что Лоуренс боится Кей и она держит его под каблуком, на что мама ответила: «Жаль, тебя он не боялся, тебя он не боялся, тебя он не боялся».
В третье лето Гарман повез меня в круиз по Норфолк-Бродс. Вместе с нами он пригласил в плавание Эджела Рикуорда с его женой Джеки. Рикуорд был самым давним другом Гармана. Они совместно редактировали «Календарь», и оба были директорами издательского дома Уиша. Рикуорд был талантливым поэтом и критиком. В трезвом состоянии он вел себя очень замкнуто и застенчиво. Джеки я знала уже много лет. Она была добродушной, веселой девушкой, и Рикуорду, благодаря ее естественности, даже сердечности, гораздо легче давалось взаимодействие с миром. Не представляю, как ее угораздило попасть в среду богемы, но она прочно в ней осела.
Во время круиза они составили нам приятную компанию, и мы хорошо проводили время, если не считать того факта, что я ненавижу путешествия по воде больше всего на свете. На борту я становлюсь суетной, нервной и неприятной. Должно быть, я всем испортила отдых. По-моему, мы с Джеки в конце концов оставили мужчин плавать вдвоем, а сами пошли по берегу.
Потом все вместе мы поехали в Вудбридж, удивительный город XVIII века, славный своей овчинной промышленностью, в котором есть как минимум сто пабов и старая рыночная площадь с красивым зданием. Всем домам там не меньше двухсот лет. Я купила пару прелестных перчаток, и вскоре после этого «Тисовое дерево» заполнилось коврами из натуральной овечьей шерсти, которые я заказывала оттуда по почте.
Через некоторое время после нашего возвращения из Вудбриджа жена Гармана захотела снова выйти замуж. Уже многие годы она была влюблена в молодого актера и наконец решилась на развод. Гарман сказал, что мне придется быть соответчицей. Я яростно запротестовала, поскольку миссис Гарман ушла от Гармана задолго до моего с ним знакомства, и я сочла это в крайней степени нечестным. Но Гарман сказал, что, раз я живу с ним и сам он не стал бы разводиться, то иного пути нет. Все это было очень глупо. Нас должны были застать в одной комнате: Гармана в халате, а меня в постели. Рано утром, чтобы дети ничего не видели, из Лондона приехал детектив. Он хотел после этого приехать еще раз, но Гарман сказал, что не будет дважды проходить через это и что одного свидетельства должно быть достаточно. Развод дали на основании «слезной просьбы миссис Сэдди Гарман». В бумагах значилось, что мы с Гарманом согрешили далеко не единожды. Я часто задумывалась, как они об этом узнали. Единственным письменным свидетельством тому была запись в моем дневнике: «Ругаемся целый день, е-ся целую ночь».
Гости к нам в «Тисовое дерево» приезжали нечасто, и я вела очень одинокую жизнь, все больше и больше тоскуя. Я почти впала в меланхолию. Длинные зимы, когда заняться было нечем, кроме как сидеть в четырех стенах, гулять по грязи или играть в теннис и мерзнуть, лишали меня какой-либо активности. Единственную отраду я находила в чтении. Я перечитала «Анну Каренину», мою любимую книгу, «Войну и мир», «Грозовой перевал», романы Генри Джеймса, все романы Дефо, которые мне дал Гарман, «Дневник» Пипса и жизнеописание мужа графини Толстой, написанное ей самой. В какой-то момент я даже начала подражать ее немыслимой жестокости и вести себя как она. По вечерам я читала детям вслух «Робинзона Крузо» и «Последние дни Помпеи». Я тратила огромное количество времени на покупку еды — я все время что-то забывала и по нескольку раз в день ездила на автомобиле в город. Эмили изредка навещала нас, но ей всегда казалось, будто Гарман ей не рад, хотя он и говорил: «Эмили, рядом с тобой я чувствую себя желанным гостем».
Как-то раз я предложила Эмили, которая всей душой ненавидела теннис, сыграть партию, из-за чего она пришла в ярость и пригрозилась сломать все теннисные ракетки в доме, если я еще раз ей это предложу. У меня дома было несколько ракеток, которые я взяла на пробу из магазина в Питерсфилде, и я в страхе поспешила вернуть их обратно продавцу. Но Эмили любила детей, а они души не чаяли в ней. Она умела найти общий язык с людьми любого возраста.
Несколько раз к нам приезжали Джеки и Рикуорд. После своего переезда в Англию нас навестили Лоуренс и Кей, но Гарман решил больше с ними не видеться, поскольку не верил в эту притворную дружбу. Мы с Кей терпеть не могли друг друга. Один раз приехала Джуна, и несколько раз — Дороти Холмс. Бывали у нас и Моррисы, хотя они нечасто наведывались в Англию. Однажды к нам приехали Мюиры с их странным ребенком-вундеркиндом, который в возрасте восьми лет виртуозно играл на фортепиано. Один раз приехала Мэри, один раз Филлис — она подхватила грипп, и после этого мы долго не встречались. Большую часть времени я жила одна, если не считать семьи Гармана, которых я видела часто. Мне нравились Лорна с ее мужем и брат Гармана, фермер. У Гармана был друг по имени Уилсон Плант, который служил в британских колониальных войсках на западном побережье Африки посреди буша. Там он читал книги Джойса и Джуны Барнс и был в курсе современных тенденций. Он навещал нас в каждый свой отпуск.
В чем моя новая жизнь не уступала предыдущей, так это в пейзажах. Меловые холмы были так же хороши, как и вересковые пустоши, только ходить по ним было безопасней: меньше шансов заблудиться или утонуть в трясине. Они раскинулись на многие мили, и хотя вид они предлагали не такой разнообразный, как в Дартмуре, здесь было не менее красиво, а растительность и дикие цветы явно затмевали флору Девона. Мы часто гуляли по холмам и иногда ездили на лошадях. На автомобиле можно было доехать до самой высокой точки, оставить его там и часами бродить по окрестностям.
В тех краях находился дом Бертрана Рассела. По-моему, он жил там с женой и маленьким ребенком. Как-то вечером он прочитал в Питерсфилде лекцию о грядущей войне, и все, что он предсказывал, довольно близко отразило суть грядущих событий. Но это пророчество не могло спасти мир от его судьбы.
Те края изобиловали фазанами, которых отстреливали в сезон охоты в лесах нашего соседа-генерала. Это был неприятный кривоногий мужчина, который владел в окрестностях самыми большими угодьями с псевдоелизаветинским поместьем. Мы часто ходили на долгие прогулки, имея полное право ходить по его землям. Как-то я гуляла там с Пегин и Дебби, и Робин, наш силихем-терьер, стал гоняться за фазанами. В поле мы встретили генерала, и он накричал на нас за то, что мы не держим пса на поводке. Он был так груб, что Гарман хотел письменно потребовать от него извинений, но не смог придумать, как меня назвать. Дебби предложила «дорогая Пегги». В итоге мы отступились.
