Как я и обещала, я написала своему дяде и поинтересовалась, имеет ли он все еще желание купить ту раннюю картину Кандинского. В ответном письме дядя вежливо сообщил мне, что он передал мое послание баронессе Ребай, куратору музея, и что она сама мне ответит. Через какое-то время я получила шедевральный документ:
Уважаемая миссис «младшая» Гуггенхайм,
Мне было передано для ответа ваше предложение о продаже картины Кандинского.
В первую очередь считаю необходимым сообщить, что мы не приобретаем произведения у дилеров, поскольку величайшие художники сами предлагают нам свои работы, а во-вторых, даже если острая нужда вынудит нас обратиться к галерее за исторически важным произведением искусства, ваша галерея в нашем списке будет последней.
Чрезвычайно горько видеть, как сейчас, когда имя Гуггенхайм ассоциируется с высокими идеалами в искусстве, вы очерняете его попытками использовать для торговли, как будто наше великое филантропическое дело можно превратить в подспорье для маленькой лавчонки. Шедевры беспредметного искусства, как вам предстоит узнать, не рождаются десятками, чтобы галереи могли на них наживаться. Коммерция и настоящее искусство несовместимы именно по этой причине. Вскоре вы обнаружите, что плодите посредственность, если не откровенную бездарность. Вы вполне можете себе позволить покупать произведения беспредметного искусства, если оно вас интересует, и начать собирать собственную коллекцию. Таким образом вы вступите в плодотворное сотрудничество с художниками и оставите своей стране достойную коллекцию, если вы умеете выбирать. Если не умеете, то и в торговле вас ждет неудача.
Благодаря дальновидности человека, который многие годы собирал и защищал настоящее искусство, и моей работе и опыту, имя Гуггенхайм стало символом великого искусства, и крайне безнравственно использовать его, а также наш труд и славу, в погоне за прибылью.
С уважением,
Х.Р.
P.S. В ближайшее время мы не планируем высылать нашу новейшую публикацию в Англию.
Во время выставки Кандинского ко мне в Лондон приехал Брайан. Мы только и делали, что говорили о Беккете, которого оба обожали. Думаю, Брайан хотел жениться на мне, но я не имела такого намерения. Я испытала большое облегчение, когда он спустя неделю вернулся в Париж.
Седрик Моррис, один из моих самых давних друзей, был художником и рисовал цветы; у него была своя ирисовая ферма и школа живописи в Саффолке. Он хотел провести выставку в моей галерее, но не желал выставлять свои чудесные картины с цветами, коими был знаменит. Вместо них он предлагал пятьдесят портретов лондонских знаменитостей. Портреты эти, скорее, смахивали на карикатуры, причем нелестные. Совершенно ни к чему было выставлять их в галерее сюрреализма и абстракционизма, но мы с Уин так любили Седрика, что не смогли ему отказать. Он покрыл все стены в три ряда. Мне кажется, он развесил не меньше сотни этих портретов. В один из вечеров мы устроили небольшую вечеринку, чтобы дать толчок продажам. Обернулась она для нас полной неожиданностью: вместо взлета продаж нас ждал жуткий скандал. Одному из гостей, архитектору по имени мистер Сильвертоу (или как-то так) очень не понравился его портрет, и чтобы выразить свое недовольство, он начал жечь каталоги. Седрик Моррис, который, естественно, пришел в негодование, ударил мистера Сильвертоу, за чем последовала кровавая драка. Стены галереи были забрызганы кровью. На следующий день Седрик позвонил с извинениями и предложил увезти картины. Разумеется, мы отказались.
Через несколько месяцев меня навестил Арп. Марсель Дюшан помог мне организовать выставку современной скульптуры, и Арп, один из участников, приехал, чтобы лично принять участие в подготовке. Арп отличался большой домовитостью. Он рано вставал и с нетерпением ждал, пока я проснусь. Каждое утро он подавал завтрак и сам мыл посуду. Всю неделю мы веселились и прекрасно проводили время. Мы съездили в Питерсфилд. Арп восхищался английскими пейзажами и церквями Сассекса. Домой он уехал со шляпой-поркпай и хлебницей под мышкой. Он знал только одно слово на английском — candlesticks
[35], и за время визита его лексикон не пополнился.
Пока Арп был в Англии, меня пригласил взглянуть на свои работы Джейкоб Эпстайн. Разумеется, я взяла Арпа с собой. Это разозлило Эпстайна, который не желал допускать до своего творчества Арпа, но мы заверили, что Арп — большой его поклонник. Эпстайн ненавидел сюрреалистов и считал, что Арпу нет никакого дела до его работ. Однако, напротив, Арпа заворожили странные вещи, которые мы увидели, в частности огромная фигура погребенного Христа. Эпстайн писал дивные портреты. Они точно ничем не уступают произведениям итальянского Ренессанса; прочие же его фантазии я терпеть не могу.
После этого у меня снова возникли неприятности с британской таможней. Марсель Дюшан отправил ко мне из Парижа скульптуры для выставки, среди которых были работы Бранкузи, Раймона Дюшан-Вийона, Антуана Певзнера, Арпа, его жены, Анри Лорана и Александра Колдера. Англию на выставке должен был представлять Генри Мур, однако таможня отказалась пропускать работы на территорию Англии в качестве экспонатов одной выставки. Джеймс Мэнсон, директор галереи Тейт, не выдал такового разрешения, и экспонаты можно было провезти только в качестве отдельных объектов из бронзы, мрамора, дерева и так далее. В таком случае за них пришлось бы платить огромную пошлину, что я бы сделала, если бы иного выхода у меня не нашлось. Причиной тому был нелепый старый закон, призванный защищать английских камнерезов от зарубежной конкуренции. Решить, является тот или иной предмет произведением искусства, мог только директор галереи Тейт. Мистер Мэнсон злоупотребил своим правом и отказался пропускать мои экспонаты, заявив, что они не имеют права называться искусством. Это вызвало большой скандал, и Уин Хендерсон собрала подписи художественных критиков против его вердикта. В результате мой случай оказался на повестке палаты общин и решение вынесли в мою пользу. Мистер Мэнсон не только проиграл дело, но и вскоре потерял свою должность. Таким образом я оказала большую услугу всем зарубежным художникам и самой Англии.
Историю немедленно подхватили все газеты, и выставка приобрела огромную популярность. Фотография «Скульптуры для слепых» Бранкузи появилась в колонке Тома Драйберга в «Дейли Экспресс».
В этот момент сбылось то, о чем я в издевку сказала Гарману годом ранее. Гарри Поллит, всюду прочитав о моем успехе в борьбе с мистером Мэнсоном, решил, что я слишком важна и меня нельзя потерять. Он написал мне, что при встрече сможет развеять все мои сомнения в отношении коммунизма за десять минут. В ответном письме я сказала, что слишком занята и что ему «стоит как-нибудь навестить меня самому», чего он не сделал. К тому времени Гарман уже жил с Пэдди, а позже женился на ней.
Однажды меня пригласил на ужин Эджел Рикуорд и спросил, не окажу ли я важную услугу Коммунистической партии. Они просили меня предоставить мою квартиру для Луи Арагона и целого съезда писателей-коммунистов в Лондоне. Им нужны были роскошные апартаменты, поскольку в Париже английских писателей встретили по-королевски и разместили в отеле на авеню де Опера. Я отказалась, сказав, что моя квартирка в Блумсбери вовсе не такая шикарная, что в ней нет прислуги и расположена она на третьем этаже в доме без лифта. Коммунистам пришлось продолжить поиски.
