Однажды в галерею пришла молодая женщина мужеподобного вида. Она сказала, что ее прислал Марсель Дюшан, поэтому мы с радостью ее приняли. Она хотела сделать цветную фотографию меня с Ридом. У нее уже имелась внушительная коллекция портретов знаменитостей, и теперь она расширяла ее в Лондоне, где уже уговорила позировать всю интеллектуальную элиту. Я подумала, что было бы неплохо дать ей шанс провести у меня в галерее выставку снимков. Я совместила этот показ с прощальной вечеринкой. На нее пришли сотни людей, в основном случайных. Жизель Фройнд выставила свои фотографии. Все пришли в восторг от цветных портретов знаменитостей — они вызвали куда больше энтузиазма, чем черно-белые. В нашем распоряжении был огромный бар, так что вечеринка прошла с успехом. Мне сильно нездоровилось, и я чуть не передумала идти в последнюю минуту. Жена Ллевелина, только что оправившись от своего выкидыша и не догадываясь о моей беременности, предложила Ллевелину забросить меня на плечо и отнести на другую вечеринку. Я сказала, что не могу встать, и когда она спросила, что со мной, я ответила, что потянула лодыжку.
После этого мисс Фройнд сфотографировала меня и мистера Рида в моей маленькой квартире. Там не было места, чтобы достаточно далеко отодвинуть камеру, поэтому мне пришлось сидеть в ногах у Рида, пока он показывал мне книгу Дюшана. Позади нас висела картина Танги. Нам пришлось решать, от кого отрезать половину — от нее или нас. Мы решили в свою пользу. Позже мисс Фройнд передала мне два портрета Рида крупным планом. Она проделала восхитительную работу. На фотографии можно разглядеть еле заметную щетину на его гладко выбритом подбородке.
Мистер Рид имел выдающуюся внешность. Он выглядел как премьер-министр и производил впечатление человека высокого происхождения, но с гордостью всем говорил, что на самом деле он сын фермера из Йоркшира. У него были седые волосы и голубые глаза; он был сдержан, степенен и молчалив. Он обладал большой эрудицией и написал бессчетное количество книг, экземпляр каждой из которых у меня имелся, и каждый я заставила его подписать. Я начала воспринимать его как отца и за спиной даже называла Папой. Он обращался со мной как Дизраэли с королевой Викторией. Наверное, я даже была влюблена в него, в духовном смысле. Мы часто ели вместе и стали близки; мы много говорили о Джоне Холмсе, и я заставила мистера Рида дать мне слово, что он издаст для меня книгу писем Джона. Он сказал, что высоко ценил критику Джона. Я нашла старую статью Джона о Риде, но лестного в ней было мало, поэтому я не стала ему ее показывать. Статья вышла за несколько лет до «Календаря», квартального журнала писем, который редактировал Гарман. Мы с мистером Ридом имели большие планы на будущее. После открытия мы собирались ехать в Нью-Йорк в надежде собрать денег и изучить порядок работы Музея современного искусства. Сейчас мне стыдно вспоминать нашу наивность.
Джуна была настроена категорически против всего проекта и не скрывала своего скепсиса. Она говорила, что скоро я буду подписывать чеки для мистера Рида, а он возьмет бразды правления в свои руки. Мистер Рид чувствовал сильное беспокойство из-за того, что он связывал со мной свое будущее. Он хотел получить какие-то рекомендации, а поскольку я не могла их ему предоставить, обратился к своему лучшему другу Т. С. Эллиоту и спросил, что ему делать. Мистер Эллиот, которого я никогда не встречала, успокоил его: «Я никогда не слышал, чтобы о миссис Гуггенхайм отзывались иначе, кроме как самыми лестными словами». Это, должно быть, развеяло сомнения мистера Рида.
Мистер Рид не мог поверить в свою удачу. Для него я, наверное, была настоящим подарком небес. Он имел опыт работы куратором в нескольких музеях и мог бы с легкостью получить новую аналогичную должность, а позже даже был посвящен в рыцари; однако всю жизнь он мечтал о том, чтобы открыть свой идеальный музей модернизма, и написал статью, где изложил мысли на этот счет. Первым делом он предложил позаимствовать картины и в качестве открытия провести выставку произведений всей той области искусства, которой мы собирались посвятить музей. Большинство из них предстояло привезти из Парижа. Этот список, многочисленные поправки в который позже внесли Марсель Дюшан, Нелли ван Дусбург и я сама, стал основой моей нынешней коллекции. Он хотел начать с первых полотен абстракционизма и кубизма из 1910-х, но периодически вставлял Сезанна, Матисса, Руссо и других художников, которых я уже не думала включать в экспозицию.
Мистер Рид пришел навестить меня в лечебницу и передал мне предложение от Мезенса и Пенроуза, которые хотели участвовать в проекте. Как оказалось, им предложили бесплатно целый этаж в здании знаменитого ателье на Беркли-сквер. Если бы мы согласились на этот подарок и вместе с ним наняли Мезенса на небольшую ставку, то Пенроуз согласился бы одолжить нам несколько своих лучших Пикассо. Все это показалось мне неуместным, ведь к тому моменту мы с Мезенсом и Пенроузом были заклятыми врагами. Мы рассорились в пух и прах по поводу выставки абстракционизма, которую я провела в своей галерее. Можно себе вообразить, каким было мое удивление, когда мистер Рид озвучил их предложение. Я наотрез отказалась, хотя мистер Рид, судя по всему, рассчитывал его принять.
Филлис Джонс забрала меня из лечебницы и отвезла в Питерсфилд восстанавливаться после операции. Я все время была в полуобморочном состоянии и большую часть времени лежала в кровати, читая Пруста и составляя бюджет для мистера Рида.
В один день мне позвонил мистер Рид и сообщил, что ему предложили прекрасное место для музея. Это был дом сэра Кеннета Кларка на Портленд-плейс. Я сделала над собой гигантское усилие, чтобы приехать в город и посмотреть на него. Я все еще была очень слаба. Я не могла прийти в себя еще три месяца — в общей сложности, недуг отнял у меня полгода жизни.
Леди Кларк показала мне свой очаровательный дом. Это действительно было идеальное здание для музея, несмотря на свой совершенно не современный стиль эпохи Регентства. Леди Кларк, учительница физкультуры, особенно гордилась бомбоубежищем в подвале. Ради детей она собиралась переехать на природу. Я была глупа и не поняла, что она готовится к грядущей войне, и считала, что нам страшно повезло с ее домом. Единственная проблема заключалась в том, что он был слишком велик, но у меня родилась идея поселиться самой на одном из верхних этажей. К моему несчастью, у мистера Рида возникла та же мысль. Мы начали спорить, кому достанется какой этаж.
Мы заняли дом, но поскольку наши адвокаты были в отпуске, мы не подписали официального договора аренды, и когда началась война, я не имела никаких финансовых обязательств перед сэром Кеннетом Кларком. Он же однако думал, что я имею моральное обязательство, и сказал мистеру Риду, что он рассчитывает получить от нас компенсацию, ведь он мог бы успеть сдать дом кому-то еще. Он предложил мне передать эту компенсацию комитету, сформированному им для помощи художникам в бедственном положении, которым он к тому времени пожертвовал свой дом. Мистер Рид считал, что у сэра Кеннета Кларка больше денег, чем у меня. В итоге я сосредоточилась на мистере Риде, перед которым я была в долгу и денежном, и моральном.
Я стала планировать летний отпуск. Мне нужен был хороший отдых, и я надеялась съездить за границу перед открытием музея. Осенью я должна была встретиться с мистером Ридом в Париже и к тому времени уже собрать все необходимые картины. Я несколько месяцев собиралась добраться до замка Кемийе в Эне, где Гордон Онслоу-Форд развлекал сюрреалистов, в надежде, что тот даст нам несколько картин из своей коллекции для музея. Танги ждал меня там, но мне пришлось отложить поездку из-за состояния здоровья. Я написала Танги, но его ответы становились все более уклончивы, и я поняла, что встретиться с ним не получится и что у него, должно быть, новая пассия.
