В этой квартире я провела множество званых ужинов. Я готовила еду сама с помощью Фэнни, служанки Мэри, которая приходила ко мне каждый день. Нелли ужасно не нравился мой дом; она говорила, что там негде вешать картины. Тем не менее я нашла место для всех небольших холстов. Крупные пришлось оставить в хранилище, куда я могла приходить в любое время.
Жена Джорджо всю зиму провела в той ужасной лечебнице, и они бы ни за что не расстались ни с ней, ни с теми деньгами, которые она им приносила, если бы я не заставила ее брата прислать за ней. В конце концов при помощи двух медсестер, врача и большого количества медикаментов нам удалось отправить ее на поезде в Геную, где она села на корабль до Нью-Йорка. Мы вместе с Джорджо забрали из хранилища и упаковали все ее вещи. Тогда я унаследовала двух ее персидских котов, которые уже перестали быть милыми котятами. Один из них так напоминал Джорджо, что я назвала его в честь него; другому я дала имя Сан-Лендюма («Без завтрашнего дня»).
Перед своим отъездом Танги отвел меня к Браунеру. Тот уже оправился после несчастного случая и хорошо рисовал. (Он жил с девушкой-еврейкой, которая работала в одном из министерств, чтобы содержать его.) Мы с Нелли навестили его и купили одну картину. Она произвела такое впечатление на моего врача, что я отдала ее ему в счет своего лечения. Полотна Браунера пользовались успехом. Помню, как еще одну я в Лондоне подарила учителю, у которого не было денег на нее.
Всю зиму я ходила по мастерским художников и к арт-дилерам в погоне за новыми приобретениями. Все знали, что я готова покупать все, что попадает ко мне в руки. За мной гонялись и приходили со своими картинами ко мне домой. Мне приносили их утром в кровать еще до того, как я вставала.
Уже несколько лет я мечтала о бронзовой статуэтке Бранкузи, но не могла ее себе позволить. Теперь я сочла, что настал подходящий момент для этой чрезвычайно важной покупки. Я долгие месяцы постепенно сближалась с Бранкузи, прежде чем смогла заключить с ним сделку. Я знала его уже шестнадцать лет, но не думала, что мне будет так сложно вести с ним дела. С ним было трудно говорить о ценах, и если у тебя и хватало духу завести этот разговор, то он называл баснословные суммы. Я об этом знала и надеялась, что наша дружба упростит для меня задачу. В результате мы ужасно поссорились: он потребовал у меня четыре тысячи долларов за «Птицу в пространстве».
Мастерская Бранкузи находилась в cul de sac
[43]. Это огромное помещение, заполненное гигантскими скульптурами, напоминало кладбище, хотя скульптуры были слишком велики для надгробий. Работал он в маленькой соседней комнате. Ее стены были увешаны всеми мыслимыми и немыслимыми инструментами для работы, а по центру стояла плита, где он эти инструменты нагревал и плавил бронзу. На этой плите он готовил восхитительные блюда и всегда делал так, чтобы они подгорали, а потом говорил, что это вышло случайно. Он ел за стойкой и подавал изумительные аккуратно разлитые напитки. Между этой маленькой комнатой и большим залом, где было слишком холодно находиться зимой, имелся укромный уголок, где Бранкузи слушал восточную музыку на фонографе, собранном им своими руками. Его спальня, чрезвычайно простая, располагалась этажом выше. Всю квартиру покрывал слой белой пыли от скульптур.
Бранкузи был удивительным маленьким человечком с бородой и пронзительными черными глазами. В нем было поровну от хитрого крестьянина и божества. В его обществе тебя переполняло счастье. Знать его было привилегией, но он имел сильные собственнические замашки и требовал от меня все мое время. Он называл меня Пегицей.
Бранкузи рассказал мне, что любит долгие странствия. Он путешествовал по Индии с махараджей Индаура, в чьем саду он поставил три «Птицы в пространстве»: одну из белого мрамора, одну из черного и одну из бронзы. Еще ему нравилось останавливаться в роскошных французских отелях и заявляться туда, одевшись крестьянином, а потом заказывать все самое дорогое. Раньше он брал с собой в поездки молодых красивых девушек. Теперь он хотел взять меня, но я отказалась. Он съездил к себе на родину в Румынию, где правительство поручило ему проекты общественных памятников. Он этим страшно гордился. Большую часть своей жизни он провел в спартанских условиях и целиком отдавал себя работе. Ради нее он пожертвовал всем и даже по большей части отказался от женщин, чем довел себя практически до отчаяния. В пожилом возрасте он особенно страдал от одиночества. Если он не готовил для меня ужин сам, он одевался по-вечернему и вел меня в ресторан. У него была мания преследования, и ему казалось, будто все за ним шпионят. Он очень любил меня, но я никогда не могла ничего от него добиться. (Я просила его подарить Джорджо Джойсу карандашный портрет его отца, но он этого так и не сделал.) Лоуренс в шутку предложил мне выйти замуж за Бранкузи и унаследовать все его скульптуры. Я прощупала почву в этом направлении, но вскоре поняла, что у него другие идеи на этот счет и делать меня наследницей он не собирается. Он скорее бы все мне продал, а потом спрятал деньги в своих деревянных башмаках.
После ссоры с ним я исчезла из его жизни на несколько месяцев, за которые я успела купить за тысячу долларов одну из его ранних работ, «Майастру», у сестры Поля Пуаре. Это была его самая первая птица 1912 года — красивое создание с огромным животом, но я все еще мечтала о собственной «Птице в пространстве». Тогда Нелли (мы называли ее Неллицкой) пошла к Бранкузи и попыталась уладить наши разногласия. В конце концов я сама отправилась к нему в мастерскую и снова попыталась договориться о сделке. На этот раз мы сошлись на цене во франках, и я сэкономила тысячу долларов, обменяв валюту в Нью-Йорке. Бранкузи казалось, будто я его в чем-то обманула, но он все же принял деньги.
Как-то раз я обедала с ним в его мастерской, и он рассказывал мне о своих приключениях во время предыдущей войны. Он сказал, что в этот раз ни за что не уедет из Парижа. В прошлую войну он уехал и в результате сломал ногу. Конечно же, он не хотел покидать мастерскую и оставлять свои гигантские скульптуры. Их было никак не вывезти. В момент нашего разговора началась бомбардировка внешних бульваров Парижа. Бранкузи сразу понял, что в этот раз все по-настоящему, хотя я отказывалась верить после стольких ложных сигналов тревоги. Мы находились всего в нескольких кварталах от бульвара Вожирар, где разрывались бомбы, и грохот стоял инфернальный. Бранкузи заставил меня уйти из комнаты со стеклянным потолком, но я по-прежнему не воспринимала опасность всерьез и еще несколько раз сходила туда-обратно за вином и едой. После этого мы вышли на улицы Парижа, где все подтвердилось. Заводы внешних бульваров были разрушены, погибло много учащихся школ.
Бранкузи вручную полировал все свои скульптуры. Мне кажется, это главный секрет их красоты. Он собирался работать над моей «Птицей в пространстве» несколько недель. К тому времени, как он закончил, немцы уже подошли к Парижу, и я приехала за ней на своем маленьком автомобиле, чтобы успеть ее упаковать и отослать. По лицу Бранкузи катились слезы, и я была тронута до глубины души. Я никогда не спрашивала у него, почему он плакал, но решила, что он прощался со своей любимой птицей.
