В тот день примерно в два часа утра я поскользнулась и сломала лодыжку. Я не поняла, что у меня перелом, но никого не подпускала к себе, кроме Джуны и Кеннета, которые отнесли меня в кровать. На следующий день я не могла ходить, но думала, что все как всегда и со мной такое уже много раз бывало. Лоуренс уговорил меня съездить с ним к его австрийскому врачу, и тот немедленно диагностировал перелом лодыжки. Мне сделали рентген, и врач сказал, что я, судя по всему, уже ломала ее в том же месте два месяца назад, когда жила в квартире одна и не стала ничего по этому поводу делать — я просто скакала на одной ноге. Доктор Краус был замечательным маленьким мужчиной; он наложил мне на ногу гипс со скобой, которая снимала нагрузку с лодыжки, и разрешил мне ковылять по мере возможностей. Так что лежать мне не пришлось, и я могла каждый день ходить в галерею. Я носила синий вязаный носок на больной ноге вместо обуви, и все думали, что я пытаюсь одеваться в духе сюрреализма и восхищались моим выбором цвета. Когда я сняла гипс, уход и упражнения окончательно исцелили мою лодыжку. Пока я поправлялась, я не имела возможности гулять с Императором.
Из-за Императора в квартире ничего нельзя было сделать в тайне. Для него и котов приходилось держать двери приоткрытыми. Коты через сложный лабиринт открытых дверей добирались до своей коробки, а Император — в верхнюю квартиру, когда Кеннет приходил домой. У нас с Кеннетом тогда было много хлопот по дому, в первую очередь как раз из-за персидских котов с псом. Наша жизнь стала не просто скучной, но откровенно неприятной. У котов в дальней части дома была своя комнатушка с коробкой. Там пахло как в джунглях, хотя коробку чистили каждый день. Вонь заполонила всю мою квартиру и поднималась даже в кухню и комнаты Кеннета. Но хуже всего было то, что Император, с которым Кеннет гулял слишком мало, привыкнув, что за псом ухаживают многочисленные слуги или я, стал совсем нечистоплотным. Мне кажется, его дисциплину подрывал тот факт, что коты обладали привилегией в виде собственной комнаты и не имели нужды ходить на улицу; он начал гадить на пол вокруг коробки, потом все дальше и дальше и, наконец, изгадил всю мою квартиру. Поначалу я спокойно убирала за Императором сама, тем более что Кеннета в буквальном смысле выворачивало, если ему приходилось это делать. Но пес вел себя все хуже и хуже, и больше всего меня выводило из себя, что он никогда не делал этого наверху — он боялся, что Кеннет устроит ему взбучку. Я не решалась бить его сама: Кеннет предупреждал меня, что это может быть опасно. Весь тот период я металась по дому с совком, словно уборщик в цирке между номерами. Каждый раз, возвращаясь домой, я содрогалась при мысли о том, что может ждать меня при выходе из лифта.
В конце концов мы отдали Джипси другу Кеннета, а Ромео я обещала брату Поллока. Отчасти я это сделала ради Кеннета и отчасти потому, что сама не могла выносить запаха. И все же я сильно любила Ромео и оказалась не готова с ним проститься. Поэтому, уже решив отправить его за город, я послала брату Поллока телеграмму в местное маленькое почтовое отделение со словами: «Не могу расстаться с Ромео. Приношу извинения».
После этого я отправила Ромео в зоомагазин в надежде, что случка сделает его менее зловонным. До этого я несколько недель пыталась свести его с Джипси, но без успеха. В витрине магазине по соседству я увидела красивую персидскую кошечку и попросила хозяев послать за Ромео, когда у нее начнется течка. Увы, затея потерпела фиаско, и Ромео, совершенно не оправдав своего имени, с позором вернулся обратно. Хуже того, теперь его привычки изменились, и он начал гадить в моей комнате по три раза за ночь. В конце концов это вынудило меня от него избавиться.
Император продолжил меня мучить. С ним проблему решить было сложнее. Все друзья Кеннета говорили мне, что я не должна сама убирать за псом, что это дело Кеннета. Я стала сообщать ему в записках, сколько раз за день Император напакостил, и тогда, спустя долгое время, Кеннет таки решил отправить его за город.
Кеннет очень хотел заставить всех думать, будто я его любовница. Даже мне самой порой казалось, что это так. Когда я бывала у него в квартире по воскресеньям (он всегда в этот день готовил для меня обед), он бросался вниз всякий раз, когда у меня звонил телефон, и брал трубку. Он хотел, чтобы люди не только знали, что я у него наверху, но что он имеет право отвечать за меня на звонки. Он часто приводил вниз своих друзей и вел себя в моей квартире как дома, чему я была только рада. Он хотел, чтобы все думали, будто я принадлежу ему. Он был очень добр к людям в беде; к нему постоянно обращались, и он спешил кому-нибудь на помощь. Это и способствовало нашему сближению с самого начала; пускай я не нуждалась в его финансовой помощи, я определенно нуждалась в моральной.
Из-за влияния Кеннета я вдруг совершенно сменила стиль одежды. Я перестала одеваться как потаскуха и стала покупать дорогие вещи, в том числе пальто из куницы, которое стоило мне целое состояние. Оно очень нравилось Кеннету, и он, имея трепетное отношение к вещам, заставлял меня поднимать подол каждый раз, когда я садилась. Как-то раз я сказала, что другого такого пальто я не куплю никогда в жизни, и он ответил: «Если будешь со мной, то, может, и купишь». Он ненавидел красный, и я, хотя это был мой любимый цвет, перестала носить любые его оттенки. Я купила узкий голубой костюм на пуговицах, который он обожал, потому что в нем я походила на мальчишку. Ему нравилось, что во мне было что-то от gamin
[79].
В то время мы с Кеннетом были очень счастливы вместе. Он зависел от меня и без меня бы совсем потерялся. Когда ему казалось, что я отдаляюсь, он пускал в ход всю свою харизму, чтобы меня вернуть. Путцель говорил, что он «подбрасывает дров в очаг». Мне кажется, Кеннет тогда практически считал меня своей женой.
Джин спала в моей кровати, и однажды вечером я уговорила ее позвать Кеннета спать с нами. В следующий раз я поняла, что ее присутствие ни к чему, и попросила ее заночевать в спальне, которую я сделала для Пегин. Думаю, Кеннету не нравилось, что Джин постоянно спала со мной. Мне уже давно стоило ее переселить. Как-то ночью, когда она лежала в моей кровати, Кеннет неожиданно пришел поговорить со мной. Я попыталась ее спрятать. Скорее всего, он понимал, что наши отношения носят исключительно невинный характер, но я чувствовала его недовольство.
Мы никогда не пользовались нашей роскошной регентской лестницей. Мы с Джин всегда поднимались на кухню через черную дверь. A поскольку встречи на кухни во многом определяли нашу жизнь, мы с Кеннетом практически поселились на полпути. Мы часто сидели на ступенях, как прислуга. Было смешно, что, имея такую огромную и красивую квартиру, мы все равно оказывались на черной лестнице.
Однажды я попросила Макса зайти ко мне в квартиру и забрать оставшиеся предметы его коллекции примитивного искусства. Их оставалось совсем мало; он постепенно выносил их по одному, и дом на реке в итоге остался голым, как больница. Еще я хотела показать ему коллекцию Кеннета. Помимо нескольких работ Макса он купил у меня «Наряд из воздуха» Танги, замечательного Клее, изумительного Миро, Пикассо и Брака. Путцель постоянно уговаривал его купить больше.
