Валентайн схватилась за спинку стула, чтобы не упасть.
— Но ты же не вращаешься в высших кругах, — сказала она. — Ради Бога — да ради себя же! — вспомни, что ты женщина, а не вездесущий и всезнающий сноб. И что когда-то ты была порядочной женщиной. И сохраняла верность мужу довольно долго....
Миссис Дюшемен, которая по-прежнему сидела в кресле, откинулась на спинку.
— Милая девочка, — проговорила она. — Ты что, с ума сошла?
— Да, почти, — проговорила Валентайн. — У меня брат служит на флоте, мужчина, которого я люблю, отдал фронту не один месяц жизни. Мне кажется, ты способна это понять, даже если не понимаешь, как можно сойти с ума от одной мысли о страдании... И я знаю, Эдит Этель, что ты боишься моего мнения о тебе, иначе не было бы всех этих тайн и умолчаний, как в последние годы...
— О, моя дорогая девочка, — быстро проговорила миссис Дюшемен. — Если тобой руководит личный интерес, нельзя требовать от тебя объективного мнения по сложным вопросам. Лучше поговорим о чем-нибудь другом.
— Да, пожалуйста, — сказала Валентайн. — Давай ты извинишься за то, что не пригласила меня и маму на праздник в честь получения Макмастером ордена.
Услышав эти слова, миссис Дюшемен тоже поднялась с места. Она коснулась янтарных бусин на шее тонкими пальцами. У нее за спиной поблескивали зеркала, украшения люстр, позолота и темные лакированные деревянные панели. Валентайн подумалось, что она никогда не видела такого явственного воплощения доброты, нежности и благородства. Эдит Этель сказала:
— Моя дорогая, мне казалось, наш вечер не из тех, на которых вам было бы интересно побывать... Там будет людно, обстановка будет официальной, а у тебя, наверное, и платья для таких случаев нет.
— О, у меня есть очень подходящее платье, — сказала Валентайн. — Очень красивое. Только не уверена, что вы заслуживаете такой красоты, — съязвила она, не сумев сдержаться.
Миссис Дюшемен застыла, краска стала медленно заливать ее лицо. Забавно было видеть на этом багровом фоне блестящие белки глаз и темные, прямые, почти сросшиеся брови. Постепенно ее лицо вновь побелело; и темно-синие глаза вновь ярко засияли на нем. Она нервно потирала длинные, белые ладони.
— Я прошу прощения, — сказала она безжизненным голосом. — Мы надеялись, что, если этот человек уедет во Францию — или случится еще что-нибудь, — мы сможем возобновить нашу дружбу. Но ты сама должна понимать, что с нашим официальным положением от нас нельзя требовать потворства...
— Я не понимаю! — воскликнула Валентайн.
— Ты, вероятно, хочешь, чтобы я замолчала, — резко ответила ей миссис Дюшемен. — Да я и сама с удовольствием это сделаю.
— Нет уж, пожалуй, продолжи, — проговорила Валентайн.
— Мы хотели устроить маленький семейный ужин до того, как соберутся все гости, и на этом ужине должны были присутствовать мы с Винни и ты, как в старые добрые времена. Но этот человек тоже к нам напросился, так что, сама понимаешь, теперь мы не можем тебя позвать.
— Не понимаю почему, — сказала Валентайн. — Я всегда рада встречам с мистером Титженсом!
Миссис Дюшемен пристально на нее посмотрела.
— Не вижу никакого смысла в том, чтобы и дальше носить эту маску, — проговорила она. — Определенно ужасно, что твоей матери приходится расхаживать повсюду с этим человеком и что происходят такие жуткие сцены, как у нас в пятницу. Миссис Титженс повела себя по-геройски. Но ты совершенно не вправе подвергать нас, своих друзей, подобным испытаниям.
— Ты говоришь о... Сильвии Титженс...
— Муж настаивает на том, чтобы я прямо тебя спросила, — продолжила миссис Дюшемен. — Но я не буду. Просто не буду. Я придумала для тебя предлог, что якобы нет подходящего платья. Конечно, я одолжила бы тебе свое, будь этот мужчина жаден или беден и потому не в силах достойно тебя содержать. Но, повторяю, с нашим официальным положением мы не можем — не можем, это безумно с нашей стороны — потворствовать этой интрижке. Тем более что его супруга проявляет к нам благосклонность. Она заглянула к нам один раз и, быть может, придет еще. — Тут она ненадолго замолчала и торжественно продолжила: — Предупреждаю тебя: если произойдет раскол семьи, а он должен произойти, ибо какая женщина станет терпеть такое? — мы встанем на сторону миссис Титженс. Она всегда найдет у нас приют.
Перед глазами Валентайн возникла поразительная картина: Сильвия Титженс стоит рядом с Эдит Этель, возвышаясь над ней, словно жираф над страусом.
— Этель! Я что, схожу с ума? — воскликнула она. — Или ты? Поверь, я не понимаю...
— Ради бога, попридержи язык, бесстыдница! — воскликнула миссис Дюшемен. — Ведь у тебя же ребенок от этого мужчины, разве не так?
Внезапно Валентайн увидела высокие серебряные подсвечники, темные полированные панели священнического дома, обезумевшее лицо Эдит Этель и ее растрепавшиеся волосы.
— Нет! Конечно же нет! — сказала она. — Заруби это себе на носу! Нет у меня никакого ребенка. — Она сделала над собой еще одно усилие, перебарывая сильнейшую усталость. — Уверяю тебя — умоляю тебя поверить мне, если только тебе от этого станет легче, — мистер Титженс ни разу не признался мне в любви. А я — ему. Мы с ним и не разговаривали толком за все то время, что знакомы.
— За последние пять недель семеро сообщили мне, что ты родила ребенка от этого негодяя, — строгим голосом сказала миссис Дюшемен, — и разорился он именно из-за того, что вынужден был содержать тебя и твою мать, а еще вашего отпрыска. Ты же не будешь отрицать, что он где-то скрывает своего ребенка?
— О, Этель, не нужно... Не нужно мне завидовать! — внезапно воскликнула Валентайн. — Если бы ты только знала, ты бы не стала мне завидовать... Полагаю, ребенок, от которого ты тогда избавилась, был от Кристофера? Мужчины такие... Но завидовать мне! Никогда, никогда. Я всегда была тебе самым верным другом...
— Клевета! — вскричала миссис Дюшемен так резко, будто на нее напали и стали душить. — Я знала, что все этим закончится! С такими, как ты, иначе и не бывает. Ну что ж, будь по-твоему, шлюха. Больше ноги твоей в этом доме не будет! Чтоб ты сдохла... — На ее лице вдруг отразился сильнейший испуг, и она бросилась в противоположный угол комнаты. И осторожно наклонилась над вазой с розами.
Из прихожей раздался голос Винсента Макмастера:
— Заходи, старина. Разумеется, у меня найдется десять минут. Книга лежит где-то здесь...
Макмастер стоял рядом с мисс Уонноп, потирая руки, чуть наклонившись вперед и разглядывая ее в свой монокль, который невероятно увеличивал его ресницы, покрасневшее нижнее веко и сосуды в глазу.
— Валентайн! — воскликнул он. — Моя дорогая Валентайн... Вы слышали? Мы решили объявить о свадьбе публично... Гуггумс, наверное, уже пригласила вас на наш маленький праздник. И, судя по всему, на нем будет еще один небольшой сюрприз...
Эдит Этель, склонившаяся над вазой, бросила через плечо на Валентайн жалкий и злобный взгляд.
