Не успел я возразить, как он меня действительно записал куда-то.
– … Седьмое, – продолжал выступающий. – Все публикации неспециалистов о некоторых аспектах фиксировать в специальном журнале или, что лучше, завести картотеку. Восьмое. Предварительные итоги выполнения настоящего решения обсудить на учёном совете в октябре месяце.
Он сел.
Малый зал погрузился в задумчивость.
– По-моему, лучше и не придумать, – сказал председатель, прервав молчание. – По-моему, очень хорошо. Ну как, принимаем?
– Принимаем, принимаем, – запринимали учёные.
– Завтра же о решении сообщу Мукомолову.
Учёные двигали стульями.
– Подождите, товарищи, ещё не всё. Мы забыли спросить наших гостей… Александр Александрович, пожалуйста, как профессионал, как издательский работник, вы ничего не добавите?
Как профессионал, я мог сделать только одно; сам не знаю зачем, но я сделал именно это.
– Давайте я лучше всех сфотографирую.
В сумке у меня лежал фотоаппарат, я достал. Конечно, никто не ожидал такого, но ничего, они быстро оправились.
Учёные поправляли галстуки, прихорашивались. Лодыгин достал расчёску фирмовую, и солнечный зайчик запрыгал по золочёным лепнинам. Учёные заулыбались – опять: одни – как бы весело, другие – как бы непринуждённо, третьи – как бы многозначительно, – даже неулыбчивый Юрий Семёнович, поборник справедливости, и он вовсю улыбнулся. Одна лишь Мария сохраняла серьёзность, – она осуждала меня за эту выходку. «Мария Викторовна, – сказал председатель, – в объектив смотрите, не отворачивайтесь». Она посмотрела в объектив, на меня посмотрела, и взгляд у неё такой был, что…
Я нажал на кнопку.
– А где вы опубликуете снимок?
– Я как-то не знаю… можно предложить…
– Предложите в «Лен. правду»
[8]. Мукомолову номер пошлём.
– Это идея.
Учёные быстро разошлись, так же быстро, как и сошлись. Не успел я убрать фотоаппарат в сумку, как их никого не стало.
Мы уходили последними с председателем, – он тоже спешил. «А почему так тихо в здании?» – спросила Мария (мы уже вышли из Малого зала). «А нет никого, – сказал председатель, – мы, теоретики, дома работаем». – «Ой, что-то каблук!..» Я посмотрел, она стояла, как цапля. «Сейчас», – и хвать меня за плечо, но не стала держаться, а сняла с плеча сумку. Председатель закрывал дверь на ключ. «Был рад с вами познакомиться». – «И мы тоже», – сказали мы, он уходил. Он спускался по лестнице. «Сейчас», – повторила Мария.
Она разогнула ногу в колене, я прислушался: председатель спустился на пролёт лестницы ниже. Я шагнул к ней, и тут она обняла меня крепко за шею и поцеловала в губы. И я её тоже стал целовать и стал обнимать крепко-крепко, всю, горячую, всю – сквозь рубашку её и зелёную юбку горячую всю – прижимая к себе, поднимая на цыпочки. «Шибанутая», – успел ей сказать, представляя, как туфля с тем каблуком загремит сейчас вниз (нога на перилах). Шибанутые – стоя – в этом храме науки – оба, как есть.
Потом… Потом шли по набережной, я держал её за руку. (Да! Я ещё сфотографировал вахтёршу, она вышла со стулом погреться на солнце…) Сиял купол Исакия, шли.
Ехали на трамвае потом на бульвар Профсоюзов.
У нас было время ещё. Бездна времени. Совсем ничего. Семь часов до отправления поезда. Максимум восемь.
1988
Тяжёлые вещи
Записки и вариации
V.
Читатель ждёт уж рифмы розы.
А. С. Пушкин
Мир, в котором мы живём, есть мир, в котором живём мы.
Из космологии
1
– Подожди, – сказала она, – подожди. Я позабыла, как называется.
– Что называется? – переспросил он.
– Ну, ваше изобретение…
– Изобретение?…
– Вспомнила: дискредитатор времени
[9].
– Не дискредитатор, а дискриминатор. Временной дискриминатор. Ты перепутала.
– Дискредитатор мне больше нравится…
– Нет, дискриминатор… Такая штуковина с отрицательной обратной связью. Следящее устройство.
– Оно что – следит?
– Отслеживает всякую всячину. Тебе интересно?
– Ага, рассказывай.
Но прежде всего нужно завести часы, старинные стенные часобои в роскошном футляре красного дерева с резными стрелками на потрескавшемся циферблате. В этой комнате дозволяется делать всё: стоять, например, на голове, если будет желание, доламывать чудом не доломанный приёмник «Восток» или двигать мебель, нельзя только не заводить часы, иначе, предупреждала хозяйка, они остановятся и не пойдут уже ни за что на свете. «Но, Клавдия Ивановна, это предрассудок». – «А вот и не предрассудок, друг мой, они сто лет не останавливались». – «Да ведь была сказка такая – помните? – не знаю, кто написал…» – «Ах, Коля, какие сказки? Какие могут быть сказки, Коля?»
Коля и Оля. Известная формула, где переменные на сей раз обретают значения «Коля» и «Оля», уже была по-старомодному начертана кем-то – чудесная предусмотрительность! – на стене в парадной. Тогда, поднимая по лестнице тяжёлый чемодан с книгами, он сказал: «Погляди». И она, поглядев, ответствовала: «Это не про нас», кажется, нисколько не удивившись. На четвёртом этаже он долго возился с ключами («чужой замок – загадка»), она тем временем перегнулась через перила: «У!» – и ещё громче: «У! У!» – в широкий пролёт лестницы, но эхо не откликалось.
Иными словами, приехали.
Да, Оля, приехали. Стоим посреди непроветренной комнаты возле тюков и чемоданов, перед этими старинными, только что заведёнными часами и огромным зеркалом (а в нём ещё двое); вечерний свет льётся в окно (хозяйка убрала занавески), и чей-то голос, доносящийся со двора, зовёт некую Нину смотреть телевизор; голубь, ковыляющий по карнизу, задевает крылом за стекло, а мы стоим посреди комнаты и глядим друг на друга, два счастливых человека – она старше его «на целых три года», а что до дисгармоний из-за возрастных несоответствий, то брошюры с рекомендациями уже сданы в «Старую книгу» (по гривеннику, к радости обоих, минус две копейки комиссионных), и никаких советов не надо. Коля, обними Олю. «И пленила ты сердце моё одним взглядом очей твоих». (Я же начётчик.) Слышишь? Александр Степанович.
