«Весы!» – вспомнил Олег Юрьевич. У него весов не было.
Фёдор Львович обещал дать особую мензурку.
Геннадий Анатольевич сказал, что купит ещё, если всё хорошо получится.
– А какое действие у неё, – спросил Дмитрий Григорьевич, – единоразовое или надолго?
– К сожалению, единоразовое, – ответил Олег Юрьевич.
– А жаль, – сказала Маргарита Кирилловна.
В конце рабочего дня сел на телефон, стал знакомым названивать. Вот кому позвонил Олег Юрьевич. – Двум эмэнэсам из отраслевой лаборатории «Страстотерпцев и К°», художнику-прикладнику Терещенко, мастеру абажуров, Евдокимову из кинофикации, Черенкову Дмитрию Константиновичу, инструктологу (правда, пришлось говорить не с ним, а с его энергичной супругой, взявшейся представлять ещё и интересы некоего философа – свободного, было сказано, философа, – недавно выгнанного из вневедомственной охраны), позвонил Владимиру Петровичу Лодыгину, тоже учёному и к тому ж известному ловеласу, и одному на структурализме рехнувшемуся, наоборот, аскету, слывшему в узких кругах стиховедом, отчество которого Олег Юрьевич, к своему великому сожалению, совершенно забыл (а когда-то вместе в санатории были), как забыл, впрочем, и самое имя, от чего испытал щемящее чувство стыда, особенно понял когда, что перепутал фамилию. А ещё позвонил Сергею Филипповичу, институтскому другу первой жены, и знакомому маклеру позвонил, два года назад разменявшему со второй. (Со второй женой то есть.)
То есть со второй женой разменял маклер Олега Юрьевича.
Голова кругом.
Бардак кругом.
Круг знакомых у Олега Юрьевича был необычайно широк. А день жаркий был.
Натурально рабочий день исчерпал себя, когда содрали с Олега Юрьевича трёху на юбилей Черносвитова, – он пошёл домой с чистой совестью.
Но не смог не зайти в Дом культуры.
На втором этаже десятью работами имела состояться выставка его акварелей.
Олег Юрьевич поднялся на третий этаж.
Инициативная, как обычно, по средам (в комнате кружка мягкой игрушки) там заседала группа.
Двое – с виду личности одинаково яркие, но один ростом пониже, а другой ростом повыше – держали отчёт о субботних событиях.
– Власти прислали военный оркестр, – докладывал тот, кто ростом пониже. – Двадцать два музыканта с пюпитрами и дирижёром, они разместились между колонн. Ровно в шестнадцать ноль-ноль все уже были на месте. Я поднялся по ступеням собора и обратился к присутствующим со словами приветствия. Но дирижёр, пребывавший доселе в бездействии, вдруг неожиданно взмахнул палочкой, и грянула музыка.
– Они не дали нам говорить, – продолжил рассказ тот, кто ростом повыше. – Они играли так громко, что слов не было слышно. Когда же закончились «Амурские волны», я подошёл к дирижёру и попросил не мешать проводить митинг.
– И знаете, что он ответил? – продолжил было тот, кто пониже, но тот, кто повыше, сам сказал:
– Он ответил, что сегодня суббота, и им предписано создавать атмосферу праздника.
– При чём тут суббота? – не без желания обратить на себя внимание громко воскликнул Олег Юрьевич.
– Разумеется, ни при чём. Они исполнили «Прощание славянки»…
– А мы развернули лозунги…
– Но публика…
– Но прохожие…
– Но те, кто оказался рядом и ничего не знал про митинг…
– Они окружили оркестр и стали слушать…
– А мы…
– А мы смешались в толпе…
– Представьте себе, мы смешались в толпе, и так оно вышло, будто мы для того и пришли туда, чтобы музыку эту послушать…
– Братцы, братцы, – воскликнул Олег Юрьевич, – про что вы тут говорите? В вас столько энергии! У меня завтра икра морских ежей будет. Записывайтесь, кто хочет.
Он многих знал в этой комнате, хотя и не близко, и не казалось ему, что запанибратничает. А потому был несколько обескуражен вопросом:
– Вы, собственно, кто?
Секретарь инициативной группы, сидевший в углу за столом и думавший (а в прошлом преподававший лечебную гимнастику), бесстрастно представил:
– Это художник-любитель Олег Егоров. У него вернисаж на втором этаже.
Олег Юрьевич не успел обидеться на «любителя».
– Ах вот оно что, – подошёл и заглянул в глаза Олегу Юрьевичу среднего роста человек подозрительно обыкновенной наружности. – Так вы, как я посмотрю, член общества «Память».
Олег Юрьевич испугался не на шутку.
– Господь с вами. С какой стати?
– Говорите прямо: вы за или против многопартийности?
– За, за! – заспешил Олег Юрьевич.
– Так это ваши берёзы?
– Где?
– Внизу!
– Там не только берёзы. Разве там только берёзы?
Но тут человек среднего роста и подозрительно обыкновенной наружности обнаружил потеплением взгляда рост своего благорасположения к Олегу Юрьевичу. Он сказал:
– Всё правильно. Я так. Весьма даже реалистично. Не люблю вычурности.
Олег Юрьевич оправдывался:
– Я и другие деревья пишу… Не только берёзы… Я вообще природу люблю…
– Ну ладно, ладно…
– Сосны, к примеру…
– Почём икра?
– Шесть рублей сто грамм.
– Отойдёмте в сторонку.
Дома, когда домой пришёл, дома-то совсем голова рассохлась. Чердак трещит – крыша плывёт. Олег Юрьевич надумал душ принять, но вот казус: под душем стоя, поймал он себя на том, что не помнит, как то называется, чем голову моют (да не мыло же!.. не мыло… на мыло, к слову сказать, талоны чуть позже ввели…). Шампунь! Скоро вспомнилось, и надо же… Хватило заминки трухнуть: никак начинается?
В порядке самоуспокоения рекультивировал Олег Юрьевич в своём утомлённом сознании ряд слов типа той же «рекультивации» и «дайджеста», и всё бы хорошо было, но отключили горячую воду. Больше искать слова не пришлось, они сами собой попрыгали с языка, да такие ёмкие, не в пример тем, родные, что Олег Юрьевич вконец успокоился.
За столом сидя, список просматривал – считал-пересчитывал, складывал, что перемножил, и брал от суммы процент, а выходило разное… Поесть захотел – не купил по дороге батон (вот ведь память!..) – с чем теперь камамбер есть, когда батон не куплен?
Пуст холодильник – и пусть, больше её поместится, но голова, голова, голова… головушка!..
Не говоря уже о политическом обозревателе.
Вот кто герой! Как он страдал, бедняжечка! И выстоял, выстоял – не сломился!.. Оказывается, в годы застоя их принуждали (это обозревателей-то политических) искать в зарубежной печати нужные отклики на советские инициативы, – они не хотели, сопротивлялись, а их заставляли насильно, а откликов было с гулькин нос; теперь же никто не заставляет, но откликов так много и такие они все хорошие, что он и сам, без приказов и распоряжений, рад обозревать их по зову совести.
