Олег Юрьевич переключил на другую программу. Всё правильно: так он и думал. Тут Олега Юрьевича совсем скривило. «Пожелай, красавица, мне приятного аппетита, сегодня в нашей стране День Общепита».
Вроде как припев:
– Я скажу вам всем: я сегодня всё съем. Съем. Съем. Съем. Рушится образ врага.
Индюк. Его Индюком зовут, автора текста и лидера группы. Кликуха такая – Индюк. «Индюк ты индюк! Индюк, индюк, – скрежетал зубами Олег Юрьевич. – Индюк! – сам себя заводил. – Индюк!»
Он выключил телевизор.
– Женю будьте добры, – но тут же опомнился. – Прости, Валера, прости, не узнал. Долго жить будешь. Ты что делаешь?
– Привет, Олег. Бельё стираю
[29].
– А Женя чего?
– Ничего. Спать легла. У неё сегодня дежурство было.
– Ну да, – произнёс Олег Юрьевич. – Извини, пожалуйста, – произнёс и растерялся вдруг – от того, что извиняться надумал, и ещё растерялся больше – от того, что растерялся именно от этого.
Хотел трубку повесить, но Валера остановил:
– Подожди, вопрос к тебе есть.
– Какой?
– Деликатный.
– Ну, – приготовился, – какой деликатный?
Тот медлил. Чувствуется, слова подбирает.
– Олег. Ты про икру морских ежей ничего не слышал?
– Как не слышал – слышал. Ну. Икра. Тебе, что ли, надо?
– Нет. Я тебе хотел предложить.
– Мне?… Ты?…
– По секрету, Олег. У Женьки моей, видишь ли, связи появились… кой-какие… Она говорит, может достать, сколько хочешь. Хочешь?
– Не хочу, – сказал Олег Юрьевич. – До свидания.
Настроение испортилось окончательно. Олег Юрьевич к соседу по лестничной площадке пошёл – за банками (надо же будет её расфасовывать), а тот, даром что купит для пробы сто грамм, стал канистру навязывать. «Берите, берите, она для воды питьевой». – «Зачем?» – «В аэропорту пригодится». – «Да что я с ней делать буду?» – «Надо ёмкость иметь». – «Обойдёмся, не надо». – «Обязательно надо. Вы не знаете, в чём привезут. Может всё что угодно случиться».
И убедил.
И взял.
«И возьму!» – сказал себе Олег Юрьевич, поставив канистру в ноги, и медленно, будто ещё не всё обдумал, под одеяло полез.
Спать лёг – звонит Черносвитов.
– Не стыдно? Говори, совсем не стыдно? Или всё-таки стыдно немножко? Знаю, знаю, не стыдно. Эх вы… Хоть бы попомнил хоть кто-нибудь… Списали – забыли. А я!.. А я ещё… А меня!.. А меня уже…
Олег Юрьевич не сразу понял, что надобно Черносвитову.
– Я, Владлен Константинович, не пойму, вы про что?
– Про что, про что… Про то! Сколько её хранить можно?
– А… её… В холодильнике месяц. Наверное.
– Так… так… так… – повторял, прикидывая, Черносвитов, – ну что ж, ну что ж, голубчик ты мой Олег Юрьевич, организуй-ка ты мне, старику, килограммчик…
– Сколько? Сколько?! Ого! – восхитился Олег Юрьевич. – Да, это я понимаю. Это да. Но, Владлен Константинович, она дорогая. Ничего? Не смущает?
– В моём возрасте грех, – сказал Черносвитов, – деньги… деньги считать… на хорошее.
– И хорошо, – порадовался за Черносвитова Олег Юрьевич, – просто здорово!
– Но одно меня беспокоит, – поделился тревогой своей Владлен Константинович, – не скиснет ли она, зараза… Ведь гроза начинается.
– Я не слышу грозы.
– Это ты на Гражданке ещё не слышишь, а у нас на Плеханова, слышишь, грохает? Во. Слышишь, грохнуло? Во!
Прислушался Олег Юрьевич.
– Что-то тихо, не слышу… – но тут и до них докатился раскат. – Верно, грохает!..
– Во.
– Ну так что же теперь?
– Боюсь…
– Вы не бойтесь, не скиснет… Не молоко… Если рейс не отменят…
– Если рейс не отменят…
– Не отменят…
– Отменят…
– Отменят…
И пошёл этой ночью он в лес по грибы, а в лесу кроме сосен растут берёзы. Под берёзами подберёзовики растут, и растёт мухомор на пригорке. И другие растут растения, в полный рост растут. Нет Жени, а глас есть: «Не в коня корм пошёл!» – и вздохнул Олег Юрьевич, тяжелея сердцем, – этой самой икрою морских ежей обожрался он вусмерть.
Да и нам, по правде, приелось.
Оставим же Олега Юрьевича в покое и весь этот взбрыкивающий психологизм, тоску по предприимчивости, и всё такое – выеденного яйца всё это не стоит по сравнению с громом небесным и крушащей стихией. Что было, то было, но всё прошло. Что сегодня вспомнит герой по прошествии времени? Про икру-то, про ту, поди, всё забыл. А как тогда в канун встречи к окну подошёл, проснувшись, и всколыхнулось пространство…
И казалось ему, что мог он понять, но не знал что – не готов был к озарению.
А гроза в самом деле грозная – свирепая была, буйная, яростная. Поломало деревья. Были жертвы тогда: двух человек убило напротив Публички (и читатели книг и журналов потом рассуждали, почему не послужил громоотводом памятник императрице…). А ещё в «новостях» сказали, что случилось на Невском проспекте: проникла в магазин «Охота и рыболовство» шаровая молния и попала в металлический аппарат кассы. Только тут нам след и себя укорить, – что-то с памятью нашей тоже стало: то же днём было, а не ночью. В другой раз. Перепутали малость. Ну, ладно.
Известной доли надуманности не избежит ни одно правдивое повествование.
Встреча так состоялась.
Он у эскалатора ждал, а они, удачно приземлившиеся, ехали, ехали, ехали – сначала японцы, потом спортсмены, а дальше просто дальневосточные жители. Вглядывается Олег Юрьевич в их лица – ищет, ждёт, готовится – и вдруг – о Господи! – сердце как в пропасть – знакомое! Как он увидел Александра, так и потемнело в глазах. И онемели члены его. А тот себе едет на эскалаторе – в одной руке сумка, другой – знак подаёт.
Было время опомниться.
– Санька, ёлки зелёные… Ты, Санька… Александр… А… А… Александр, даёшь…
Александр ему руку протягивает.
– Здорово, батя. Ты что? (А сам баском, баском, вот, мол, взрослый какой…)
– Да откуда же ты?
– Из Владивостока.
– Это я понимаю, из Владивостока… Вы же в Хабаровске живёте…
– Какой «в Хабаровске»! Ты что, «в Хабаровске»… Мы уже год во Владивостоке. Я тебе писал, ты что?… когда полковника дали…
