Вышли они с Елизаветой Петровной на улицу – настроение скверное, хомут тяжёлый, до автобуса три часа ещё ждать. Елизавета Петровна говорит:
– Ну, мы как договаривались? Я пойду Лене звонить (Лена – их дочь, в Ленинграде живёт), а потом в церковь на кладбище.
– Иди, – говорит Борис Васильевич. – Только на автобус не опаздывай.
И расходятся они в разные стороны.
Идёт Елизавета Петровна на узел переговорный и несёт в сумке почки свиные, только что купленные, а Борис Васильевич в сторону автобусного вокзала идёт и хомут не того размера несёт, на себя про себя досадуя. Не нравится ему, как он с Григорием Ивановичем встретился, и что инженера в нём Елизавета Петровна выдала, тоже не нравится. А с другой стороны – инженер – ничего не поделаешь. Ну, инженер, ну, дачник. Что ж теперь? Ничего теперь. Всё как есть, так и есть. Инженер.
Ах, Борис Васильевич, как устал он там, на работе, как пенсии ждал… Одна аттестация чего стоила.
Тут не грех о телепатии вспомнить, есть чему подивиться: Елизавета ж Петровна, на почту идя, тоже ведь про свою переаттестацию думала. Вспомнила она, как она в Москву приезжала – к высшему своему руководству (их институт при Москве значится). Компетентная комиссия её по работе спрашивала, Елизавета Петровна отвечала, что знала, а знала она много, потому что была хорошим специалистом. Слушали её, слушали, а потом говорят: «Очень хорошо, Елизавета Пет ровна, только вам всё равно скоро на пенсию, давайте мы вам какое-нибудь замечание запишем». – «Какое?» – спрашивает Елизавета Пет ровна. «А что вы недостаточно много работаете с иностранной литературой». Елизавета Петровна говорит: «Пишите».
А Григорий Иванович, как ушли покупатели хомута, неутешно расстроился. Вроде и план выполнил, да нет на душе удовлетворения: не за тем к нему из Дубков они ехали. Спрашивается: почему ж хомутов нужных размеров нет? А были. Были хомуты, и пятого целых две штуки размера. Но приехал тут из Ленинграда субъект один и один сначала купил, а потом другой на другой день. Если б на дело ещё – о чём тогда речь? Тогда б хорошо, – но в том-то и дело, что не на дело – на украшение ведь хомуты пошли, на баловство. Они в Ленинграде бар открыли пивной, прости господи, кабак, а там лошадиная морда висит на стене деревянная, а ей хомут полагается. Вот он и увёз хомут, что получше, а на другой день снова за хомутом. «Ты чего? – спрашивает Григорий Иванович. – Одного тебе мало?» – «Не довёз», – говорит. У него тот, оказывается, как от Московского отошёл вокзала, сразу же иностранцы на Невском купили, туристы, им хомут – сувенир, они и переплатить готовы. И тогда Григорий Иванович второй хомут ему продал, и стало жалко ему и второго и первого, что не на дело пошли, а на баловство глупое, а теперь люди, кому надо, страдают… не то покупают… шутка ли лошадь купить?… Лошадь – это не шутка…
– Лена, смотри, ничего от меня не скрывай. Ничего не скрываешь? Ты ничего от меня не скрываешь?
Провалилась монетка.
– Мама, всё хорошо, всё нормально.
– Костя твой защитился?
– Нет ещё. Не волнуйся. Как папа?
– Папа что… Как всегда. Ты принимаешь глюконат кальция?
– Лактат принимаю. Вы правда лошадь купили?
– И не вздумай курить. И кофе не пей. Ты не куришь?
– Нет, не курю.
– Нет, ты куришь.
– Нет, не курю.
– Купили, купили. Вот хомут… (Провалилась монетка.) С хомутами проблема… Ты больше гуляй!
– Так отец у нас конюх теперь?
– Что ты, Леночка, что ты… Она такая послушная, жаль не видела, хлеб из рук берёт… представляешь?… Дашь кусочек, прямо с руки…
– Не разводитесь больше?
– Ты же знаешь отца. Каждый день.
– Ну, хоть ты будь умнее.
– А Костя?
– А Костя уехал.
– Куда?
– На Гражданку.
– Зачем на Гражданку?
– Ничего, не волнуйся.
– Что ты, Леночка, ой…
Провалилась монетка.
– Не волнуйся.
– Ой, Лена.
– Вы, кажется, не поняли меня, – сказал Борис Васильевич. – Я хочу прочитать вам лекцию.
Барышня покосилась на Бориса Васильевича, на то, как он одет, особенно на сапоги и шаровары (а хомут он в коридоре оставил – за стендом «Наш труд – перестройке»).
– Мне?
– Нет, не вам лично, а вообще. Вы тоже приходите. Работникам исполкома в первую очередь…
– Это вы тут мне о чём? – насторожилась барышня.
– А всё о том же, – сказал Борис Васильевич с вызовом. – Всё о том, как до дела дойдёт, одно безобразие, в самом деле… Как же так можно, в самом деле?… Про экологию в смысле этого… что ждёт. Вот о чём.
– Вы откуда? – спросила барышня.
– Из Дубков. Я про водоросли, конкретно, сине-зелёные… Я ведь слежу, я не то что, я ведь слежу за прессой, у меня вырезки, выписки, могу обзор. Смотрите! Мы идём к катастрофе. А вы не видите. Вы ничего не видите. Вы власть или не власть? Посмотрите, что с озером сделали!..
– Что? – громко и строго спросил, входя в комнату, как будет понятно, Николай Сергеевич.
– А ничего! – откровенно сдерзил Николаю Сергеевичу Борис Васильевич, ещё не зная, что тот Николай Сергеевич. – А ничего. Ничего хорошего, вот чего! Всё плохо, всё! Фосфаты, там, удобрения, там, с полей, комплекс, там, ваш свиноводческий… Всё! А вы говорите, рыбы нет, оттого и нет, что вода цветёт, токсин вырабатывается…
Да! Вы и не знаете, а я знаю… Я про гаффскую болезнь
[32] могу, я знаю…
– Он, Николай Сергеевич, – сказала барышня, – хочет лекцию прочесть.
– Зачем? – удивился Николай Сергеевич.
– Не могу молчать, – сказал Борис Васильевич. – Дайте мне аудиторию, Николай Сергеевич.
– Но вы же не член общества «Знание».
– Откуда вы знаете?
– Да я вижу.
– Не видите вы ничего, – снова сдерзил Борис Васильевич. – Ничего вообще вы не видите. Что вы видите? Я инженер. Я с гироскопами работал. Я тридцать лет в НИИ просидел! Я на пенсии! Я в Дубках живу, зачем вы природу губите? Видите!.. Я ведь всё вижу, а вы не видите…
– Николай Сергеевич, до вас дозвонился Самойлов?
– Да. Спасибо. Где-то папка лежала смотра-конкурса…
– Пожалуйста.
– Говорю вам: соберите мне аудиторию…
– Объяснил же Николай Сергеевич, вы не член…
– И сводку по удою молока… второй вариант.
