– Пожалуйста.
– Спасибо. – Николай Сергеевич вон из комнаты вышел.
– Не член общества «Знание», – повторила барышня. – И потом, – сказала она конфиденциально, – кто вам платить будет? Расшумелись. У нас денег нет.
– Я бесплатно готов.
– Знаем, знаем, бесплатно. Главный врач санитарный… ещё неизвестно, что он скажет. Вы конспект напишите, а мы посмотрим.
– Я не буду конспект. Я тезисы.
– Хорошо, в сентябре.
– Нет, в июле.
– Это как же в июле? Сколько дней осталось?
– Я в среду приеду.
– Лучше в пятницу.
– В четверг.
– Ну, посмотрим, посмотрим…
– Я бы вам и сегодня прочёл, но скоро автобус…
– Посмотрим.
А церковь та называлась Покровской. Она была единственной уцелевшей и самой маленькой из пяти, которые были когда-то в городе. Было странно Елизавете Петровне, что так внутри непросторно – чуть пошире их комнаты в ленинградской квартире, было много икон, лампады горели, и была табличка справа на возвышении: «Спаси Вас Господи! Нельзя заходить за гробницу». Елизавета Петровна остановилась как вкопанная.
Кроме неё в церкви были ещё трое – женщина и мальчик лет десяти, и что-то им нараспев говорящий, нараспев что-то им читающий, творящий что-то поп… что ли, так?… как же назвать-то его?… священник… – молодой, с бородой… – Елизавета Петровна должна была к нему обратиться… Батюшка!
Внезапно она испугалась, что она тут вроде как лишняя и чему-то мешает, и, чтобы не мешать тут ничему, она вышла на воздух.
Галки шумели наверху, Елизавета Петровна идёт, а внизу плита вросла в землю около церковной стены: купец первой гильдии Померанцев. Купец Померанцев хотел, чтобы поближе к храму, а теперь все ходят по нему – так подступили ограды, что и не пройти иначе; хотел к храму поближе, а теперь вот надгробие само стало частью дороги… Елизавета Петровна шла, проходила и, как иногда бывает, вычитала почти машинально (как тут бывает) из большего меньшее, галки кричали над головой, кладбище было в общем ухоженным, столичные гораздо хуже содержат…
Перед одной остановилась могилой: крест набок, – а похоронен здесь Афанасий Фёдорович Барсуков, умер он 21 октября 1977 года, родился – вот это и остановило Елизавету Петровну – в 1927 году 17 января, в тот самый, значит, год и в то самое число, что и Борис Васильевич. Совпадении дат, будто в самом деле здесь лежал двойник её мужа, очень взволновало Елизавету Петровну, – и будто в самом деле дата смерти могла бы что-нибудь значить, Елизавета Петровна попыталась вспомнить, что делали они и где они были 21 октября 1977 года, но год этот целиком, не только день или месяц, год целиком, словно его и не было, выпал из памяти. «Другой раз и не пойму, о чём кино показывают», – проходил кто-то мимо. «А ты внимательней смотри, ты невнимательно смотришь, ты думай…» Елизавета Петровна отошла от ограды.
Когда она возвратилась назад к церкви, то увидела на дверях большой амбарный замок; женщина и мальчик уже спустились вниз по тропинке, но ещё не вышли за ворота кладбища, а стояли против деревянного щита, похожего на пожарный, и она читала, что к нему прикреплено было, а мальчик её, тот играл. Елизавета Петровна, прежде чем к батюшке обратиться, хотела как-нибудь узнать, как за упокой подают, она подошла к женщине спросить, но не успела, потому что тут и сам батюшка откуда-то вышел и тоже подошёл.
– Хорошо, вы не ушли. Идёмте, я вас поцерковать забыл, – если верно Елизавета Петровна слово расслышала (а ведь не правильно – факт!).
Но женщина тоже не знала, что это такое, она так и спросила:
– А что это?
– А там надо молитву одну прочесть, – и сказал мальчику: – Вон, посмотри, видишь, за дорожкой, с граблями, возьми у неё ключ, пожалуйста. Скажи, что я сказал.
Мальчик побежал за ключом, они наверх подниматься по тропинке стали, а Елизавета Петровна прошла немного и остановилась, чувствуя, как зауважала священника. Он ошибся, но он же свою ошибку не побоялся исправить. А не скажи он, что забыл, не сознайся, никто и не узнал бы на земле, что обряд не закончен. А он сказал, не позволил себе не сказать, и хоть хлопотно это, наверное, всё равно пойдёт и сделает так, как нужно, потому что не для вида, а по-настоящему и к делу своему тоже серьёзно. Тут староста (по-видимому, староста, так, наверное, у неё это ключи были) появилась из-за кустов сама и вслед за мальчиком отправилась к церкви. Елизавета Петровна догнала её и спросила:
– Как бы мне за упокой подать?… Умер у нас один знакомый… меня попросили…
Разобравшись что с чем, Елизавета Петровна тут же у входа написала за упокой души Павла, которому завтра сороковины, а кроме того, своих родителей и родителей Бориса Васильевича, и брата своего Леонида, умершего в январе после второго инфаркта. Елизавета Петровна вписала ещё и за здравие – за здравие Елены, Бориса, Константина, воина Валентина, племянника (слава богу – в границах Союза Советских Социалистических Республик…), и другого племянника, «заблудшего» Владимира (когда она спросила, как писать, «когда сильно пьёт», было отвечено ей: «пишите заблудшего», – Елизавета Петровна так и не поняла: «за» – предлог или приставка, но переспросить постеснялась).
С хомутом, что верно, то верно, Борис Васильевич опростоволосился. Зря купил. Он теперь окончательно осознал это как свой крест, хомут через площадь Энгельса пока нёс, – тяжёлый, ненужный, не того размера.
Ох уж он и поругал Елизавету Петровну. И такая она, и сякая она. И всего-то ей мало, всего не хватает. И чего хочет, сама не знает, а всего хочет. И мужа никогда не послушает, но повелевать им горазда. Вовсюда нос ей надо сунуть, невпопад посоветовать. И всё ведать она желает, и всё уметь, аще чего и не умеет и не знает, глаголит: «Умею и знаю», – тыща лет назад таковы жёны были, тыща лет пройдёт, таковы и останутся.
– Тьфу, – плюнул с досады Борис Васильевич.
Подошёл к столбу. «Продаётся дойная коза трёх лет и маленькая козочка полутора месяцев». Купить?
На вокзале автобусном он купил два билета. Сел на скамейку. Стал воробьёв смотреть и ждать Елизавету Петровну.
Скоро автобус придёт, а Елизавета Петровна всё не приходит.
Солнышко пригрело. Вздремнул, кажись.
А может, и нет.
Подошёл мужичок.
– Что, – говорит, – хомут?
– Хомут, да размер не тот. – Борис Васильевич жестом показал, что не тот: мал, мол.
– Без хомута лошадь, – сказал мужичок, – что самолёт без крыльев. Ты куда едешь?
– В Дубки.
– А я в Двадцать второго партсъезда. Вместе поедем.
– Понимаешь, – решил пожаловаться Борис Васильевич, – жена у меня на кладбище. Я ей говорю, мал хомут, а она мне: покупай, покупай, подпилим…
