Я был влюблён в звёздное небо, особенно в августе, особенно в конце лета, когда падают яблоки в саду, а мы избываем последние ночи дачного существования. Я путался в таблице умножения, но умел уже отличать Гончих Псов от Волос Вероники. Я находил едва заметный Алькор в созвездии Большой Медведицы. Я видел Персея, и спасённую им Андромеду, и гигантского Кита, плывущего вдоль кромки леса. Бабушка говорила: лик человека отражён на Луне, – Каин убил Авеля. В бинокль отца – полевой, двенадцатикратный – я рассматривал Озеро Снов, Океан Бурь и Залив Радуг. Позже с часами в руках я наблюдал покрытие звёзд лунным диском и ждал с замиранием сердца секунды, когда вспыхнет очередная звезда, отпускаемая на свободу. Я знал, что такое восторг. На восторге моём лежал отсвет отчаяния: я боялся. Я боялся думать о том, о чём лучше не думать, и я думал о звёздах. Яблоки бьются оземь. Ветер шумит листвой. Мы все превращаемся в излучение. Если средняя плотность вещества во Вселенной действительно меньше критической, мы все превратимся в излучение. Через сорок миллиардов лет мы все будем ничто. Мы – это Земля, Солнце, звёзды, всё мироздание, включая атомы меня самого, так и не ставшего астрономом. Великая пустота! Один электрон на миллиарды кубических лет световых. Так жить нельзя. Надо что-то придумать. Кто я? Зачем? Во что я верю? За кого себя выдаю? Как я стал таким… я, я, который…
– Это романтизм, – пробормотал проверяющий. – Ты не можешь отгадать слово.
16
Телефонный звонок заставил очнуться.
– Здравствуй, Фролов, – сказала она.
– Здравствуйте, – сказал Черенков, возвращаясь на землю.
– Ты что, не один?
– Нет, почему же.
– Это ты или не ты?
– Кажется, я…
– У тебя изменился голос. Ты спишь?
– Кажется, нет. Я не знаю…
– Ты ничего не знаешь.
– Чего не знаю?
– Ты не знаешь, ты это или не ты, спишь ты или не спишь, любишь или не любишь…
– Кого не люблю?
– Никого ты не любишь. Ты меня не любишь. Ты меня бросил, ты…
– Я не я… Я, я…
– Ты, ты! Ты бросил меня, да?
– Нет… то есть да… То есть тут есть одно обстоятельство… – Он покосился на проверяющего: проверяющий укоризненно качал головой, ему не терпелось доиграть в «виселицу».
– Скажи: тебе плохо? Ты устал? Ты устал, да?
– Да, – сказал Черенков.
– Я приеду. Я возьму такси и приеду.
– Нет, нет, я не знаю… Ко мне нельзя.
– Так ты не один?
– У меня проверяющий.
Долгая, долгая пауза.
– Счастливо провериться. – Она повесила трубку.
17
– Извини, друг, но пора завязывать. Я сейчас нарисую верёвку.
– Не хочу, – сказал Черенков.
– Это нечестно, – сказал проверяющий, – называй букву.
– Твёрдый знак.
– Тупой! Тупой! – проверяющий застучал кулаком по столу. – Сколько можно подсказывать?! Ты туп! Ты темнота! Ты не человек, а туловище! Твоё тело тождественно трафарету! Тоже тут… Ты тугодум, тук-тук, – он постучал себя по лбу.
Дмитрий Константинович внял подсказке.
– «Тэ»? – спросил он удивлённо.
– Слава богу, отгадал четвёртую. Не делай меня человекоубийцей. Чур, чур! Чхи, – чихнул проверяющий.
– Чую, чую! – закричал Черенков. – Буква «Че»!
– Чудесно!
Стук в дверь.
– Чудесно.
Чайник эмалированный, занавеска ситцевая, плитка нагревательная, аппарат телефонный, стол, стул, диван, тишина, сон, бессонница, пауза…
18
– Это она.
– Это они.
– Это она. Как глупо, боже… Как бестолково!
– Я тебе говорю, это они. Называй последнюю. Только прошу, помни про свою астрономию.
– Буква «А». Вы задумали слово «МАЧТА».
– Вот тебе «мачта». Ты проиграл. Я задумал другое.
На пороге стоял бородатый. В руке он держал верёвку.
19
– Идём.
– Куда?
– Открывать ворота.
20
– Извини, пожалуйста. У меня к тебе просьба. Ты бы не мог отрезать кролику волосатую ногу?
Это моя жена появилась из кухни. (Мы приобрели мясо кролика, у кролика контрольная нога, а у моей жены аллергия на шерсть.)
Я иду на кухню и выполняю всё, что она меня просит. Я взволнован.
– Ты редактируешь новый свод образцовых инструкций?
– Нет, я размышляю над судьбой одного человека.
– Звонил Фролов. Он спрашивает, куда ты пропал.
– Куда я пропал? Хорошо, спасибо.
Я возвращаюсь опять за машинку.
– Любимая моя! – пишу посвящение.
Любимая моя! Я посмотрел на небо и вспомнил те края, где я ни разу не был. Где я и быть не мог: там всякое такое – Весы и Козерог и многое другое…
21
Ещё не заря, но предутренний сумрак. Фиолетовые разводы на востоке. Шествие облаков. Предрассветная дымка. Капли влаги на гипсовых лицах.
Чигирь-звезда горит над забором.
«Однако, полномочия, есть ли у меня полномочия?» – думал я, открывая ворота.
– Не спи, не спи, – торопил бородатый.
На территорию охраняемого объекта кузовом вперёд въехала грузовая машина. Из кабины выскочил бородач, абсолютная копия первого.
Я подумал: наверное, братья.
Братья опустили борт кузова. Гипсовый человек лежал на спине. Гипсовый человек смотрел на небо.
– Ну вот, привезли, – сказал первый (а может, второй), он обматывал верёвкой гипсовое туловище.
– Ребята, но почему ночью?
Братья многозначительно промолчали.
– Ребята, это кто-то выполняет план по выпуску валовой продукции?
– Послушай, – сказал второй (а может быть, первый), – не пытайся рассудком постичь то, что не поддаётся рационалистическому объяснению. Лично я давно не задаю вопросов.
– Но… но какова их природа?
Я услышал:
– Это мертворождённые. Их возникновение было ошибкой. Тяни.
Втроём потянули за конец верёвки.
Гипсовый человек сопротивлялся, – он не хотел покидать кузов, – он цеплялся ногой за скамейку, в запасное колесо упирался плечом, он опрокинул ведёрко, перевернулся на бок и, передвигаясь вперёд короткими рывками, вывалился из машины.
Я посмотрел на лицо вновь доставленного, оно показалось чрезвычайно знакомым.
