Первое народное собрание, созванное для голосования аграрного закона, было сорвано: кто-то похитил урны, куда во время голосования бросали камешки. Друзья Тиберия требовали, чтобы он прибег к силе: окружил сенат и добился наказания тех, кто препятствует изъявлению народной воли. Фульвий Флакк, однако, убедил Тиберия отказаться от этого намерения.
На следующий день Тиберий через ликторов оповестил о новом собрании. Оно созывалось вне городских стен, на Марсовом поле.
На рассвете избиратели, распределенные по трибам, стояли перед дощатым забором с проходами в виде калиток. Это сооружение напоминало загон для скота и носило название «овчарня». Перед забором находилась трибуна для консулов и народных трибунов, руководивших голосованием.
– Прочти текст закона! – сказал Тиберий глашатаю.
Глашатай со свитком вышел вперед.
– Вето! – крикнул Октавий.
Глашатай опустил свиток. В толпе раздались крики: «Долой!», «Стащите Октавия!», «Читай закон!».
Тиберий сделал рукой знак, и наступила тишина. Подойдя к Октавию, Тиберий ласково взял его за руку.
– Друг! Не упорствуй в своем опрометчивом решении. Уступи народу. Он стоит перед тобой и ждет справедливости… Посмотри на лица этих людей. Разве ты не узнаешь тех, кто вместе с нами сражался в Карфагене? Разве эти люди не достойны получить тридцать югеров земли в награду за лишения и пролитую кровь?..
Октавий молчал. Тогда Тиберий сделал резкое движение, повернулся к народу.
– Народный трибун, – произнес он, – слуга и защитник народа и потому – лицо священное и неприкосновенное. Если же он идет против народа, мешает ему голосовать, он сам отрешает себя от должности. Ставлю на голосование предложение о лишении Октавия власти народного трибуна!
Одновременно голосовали семнадцать триб. Избиратели один за другим проходили по мосткам через проходы в дощатой стене и бросали камешки в урны.
Когда были объявлены результаты голосования, оказалось, что все семнадцать триб высказались за смещение Октавия. Тиберий приостановил голосование. Он еще раз подошел к Октавию.
– Подумай, Октавий! – сказал он. – Не навлекай на себя бесчестья, а на меня – обвинений в своеволии. Мы были с тобой друзья. Как друг прошу тебя: уступи! Я еще раз обещаю возместить тебе все потери…
Глаза Октавия наполнились слезами. Он молчал. Потом вскинул голову, казалось, готовый уступить просьбе. Но взгляд его встретился со взглядом Назики, стоявшего в толпе сенаторов у самой трибуны. Прочитав в его глазах угрозу, Октавий опустил голову и сказал:
– Поступай, Тиберий, как тебе угодно…
Восемнадцатая триба решила исход голосования: Октавий стал частным человеком. Тиберий дал знак, чтобы его удалили с трибуны.
Услышал он протестующие голоса сенаторов:
– Это неслыханно! Гракх нарушил законы! – но их выкрики потонули в рукоплесканиях толпы.
На этом собрании взамен Октавия народным трибуном выбрали Авла Меммия, утвердили аграрный закон и избрали комиссию для его проведения. В комиссию вошли Тиберий и Гай Гракх, а также Аппий Клавдий.
Вернувшись домой, Тиберий обнаружил на полу смятый лист папируса. На нем было написано: «Ты надругался над священной должностью народного трибуна и будешь наказан за это».
Пергам
По извилистой улице, вымощенной трахитовыми плитами, опираясь на посох, шел человек в серой хламиде. Его седые длинные волосы ниспадали на плечи.
Улица вела в гору, и старик то и дело останавливался отдышаться. Двенадцать лет прошло со времени последнего посещения Блоссием Пергама. Город сильно вырос. Даже крутые склоны холма застроены.
Блоссий обогнул высокое здание с мраморными колоннами и двинулся по широкой улице к акрополю. У витой каменной лестницы он остановился. Толпа мальчиков с шумом и смехом сбежала по ступеням, чуть не сбив Блоссия с ног. Лестница вела в гимнасий, расположенный на склоне холма тремя террасами.
«Когда я был здесь, – думал Блоссий, – этих мальчиков еще не было на свете, отцы их играли в бабки, а матери в куклы. Как быстро и неотвратимо текут годы!»
Сразу за воротами крепостной стены начинался верхний рынок. У входа стояла великолепная статуя Гермеса с рогом изобилия в руках, который периодически выбрасывал сильную струю воды. «Часы», – догадался Блоссий. Его оглушила шумная рыночная толпа. Два служителя тащили какого-то человека в рваном плаще. Человек громко кричал, стараясь вызвать сочувствие толпы:
– Люди добрые! Даже милостыни не дают просить! Помогите!
Но на его крики не обращали никакого внимания.
Возле столика менялы несколько человек о чем-то спорили, размахивая руками.
У лавок, расположенных вокруг всей рыночной площади, толпились покупатели.
Под вывеской: «Аполлодор. Свежая рыба» – Блоссий остановился. Улучив момент, когда стихли крикливые голоса покупательниц, он спросил у человека, взвешивающего рыбу:
– Есть у тебя понтийская кефаль?
Продавец вскинул голову и внимательно оглядел грека:
– Для кого?
– Для нашего общего друга!
Делая вид, что ищет рыбу, торговец отвел грека в дальний угол лавки. Нагнувшись, перекладывая скользкие рыбины, он сказал:
– Тот, к кому ты приехал, скрывается в доме Диодора. По ту сторону акрополя. За библиотекой…
Миновав храм Афины, Блоссий увидел знакомые рельефы и изображения трофеев пергамских царей, захваченных в битвах с галатами: щитов, шлемов, панцирей, колчанов, труб.
У храма – статуи царей, военачальников, отличившихся в сражениях с галатами.
За святилищем – огромное здание: пергамская библиотека. После Александрийской вторая в мире. Сколько дней провел Блоссий в ее залах! Здесь он написал свое сочинение о будущем… Но помог ли он этим сочинением людям настоящего – беднякам и рабам, не видящим в жизни ничего, кроме лишений и беспросветного труда? Многие из них не умеют даже читать. А если и умеют, разве их пустят в эти залы, охраняемые царской стражей?
За библиотекой стоял небольшой дом. Блоссий прочитал надпись над дверью: «Это дом Диодора. Да не проникнет в него ничто дурное».
На стук вышел сам хозяин, худощавый человек средних лет.
Эллин шепнул ему несколько слов. Хозяин впустил его и, захлопнув дверь, повел по лестнице в женскую половину дома. Там, в полутемной комнате, лежал, закинув руки за голову, Аристоник.
Гелиополиты
Аристоник и Блоссий вышли из дому поздно вечером. На голове у Аристоника низко сидела широкополая шляпа. Приклеенная седая борода и сучковатая палка, которую ему дал Блоссий, делали Аристоника совершенно неузнаваемым. Все эти предосторожности были необходимы, особенно в городской черте, где рыскали царские прихвостни.
