Толпа валила валом, занимая не только тротуар, но и мостовую. Мой взгляд выхватывал отдельные лица. Сапожников можно было узнать по зубам, сточенным от долгого растягивания кожи, валяльщиков – по туникам в грязных разводах, лодочников и грузчиков по развалистой походке. Все куда-то торопились, словно были объявлены гладиаторские бои. Один задел меня плечом, другой толкнул коленом. Людской поток влек меня, как щепку, и я с трудом отыскал место, чтобы прижаться к стене.
И тут я ощутил на плече чье-то прикосновение. Передо мною был человек в длинной, тщательно выглаженной тоге. Откинутые назад иссиня-черные волосы открывали выпуклый лоб. Кожа лица была неестественно белой, если не сказать нежной, как у девушки. Руки его не находили себе места, он то поправлял край тоги, то складывал их на груди. С уверенностью можно было сказать, что это нобиль
[49], занесенный в толчею плебейской Субуры.
– Малыш! – обратился ко мне незнакомец. – Не покажешь ли мне, где здесь «Журавля» гнездышко?
– Может быть, «Аиста»? – спросил я неуверенно.
Бледнолицый, не останавливаясь, шлепнул себя ладонью по лбу:
– Вот она, память, или, как говорят эллины, Мнемозина. На нее так же нельзя полагаться, как на ее дочерей Муз. Всех крылатых перебрал. Ласточка, Соловей… Нет! Вряд ли владельца жалкой таверны могла привлечь трогательная и лживая история дочерей Пандиона
[50]. Орел? Слишком героически. Да и посетителей могло бы отпугнуть. Я вспомнил Ивиковых журавлей, этих крылатых доносчиков. Это название мне показалось почему-то уместным. И вот, представь себе, аист! Мирная семейная птица! Аист в Субуре, прославленной шлюхами!
Он расхохотался так заразительно, что и я схватился за живот.
Хохот внезапно оборвался.
– Тебе весело? – спросил он. – Ты уже имел с ними дело?
– Н-нет! – промямлил я. – Но наш грамматик Корнелий Педон заставляет учить все эти небылицы о девушках, ставших птичками, о юношах, превратившихся в цветы. Вот я и вспомнил…
– Одобряю! – сказал незнакомец, еще раз опуская мне на плечо ладонь. – Твой учитель – мудрый человек. Превращения – соль жизни. В дни моей юности здесь была цирюльня некоего Танузия. К нему шли бриться, чтобы узнать о новостях. Нюх у него был, как у сторожевого пса. А вот напротив этой инсулы была городская вилла сенатора Сульпиция с садами до самого Тибра. Так вот. Танузий выведал, что Сульпиций внесен в проскрипционный список, или, как его тогда называли, – в таблицу мертвых. И когда сенатор, ничего не подозревая, сел в кресло и спросил, что в Риме нового, цирюльник употребил бритву, так сказать, не по назначению. Потом он отнес голову Сульпиция к Рострам и получил взамен половину его движимого и недвижимого имущества. Теперь Танузию принадлежит весь этот квартал. И я, патриций, должен перед каждыми календами добиваться у этого прохвоста отсрочки платежа.
– Мы пришли! – перебил я робко его монолог. – Вот «Аист».
На круглом деревянном щите, раскачивающемся на вбитом в стену штыре, было изображено очертание птицы, да так неумело, что ее можно было принять за гуся, за ворона и даже за стрекозу.
– Гм! – вырвалось у моего спутника. – И это цист?! Однако у меня нет оснований сомневаться.
Он небрежно засунул пальцы правой руки за край тоги и тотчас отдернул их, словно наткнулся на что-то острое.
Я отстранился, поняв его намерение.
– Юношеское бескорыстие. – Он схватил меня за кисть руки. – Желание услужить. Но ведь и траты, не одобряемые родителями. В твои годы я играл в бабки. И тогда же научился немедленно расплачиваться. Как тебя зовут, юноша?
– Луций, – протянул я.
– Еще один Луций! – воскликнул он с деланной разочарованностью. – Надо ли удивляться тому, что на Форуме приходится откликаться на обращение к другому. Наши с тобою предки были на редкость скучными и малоизобретательными людьми. Их фантазии хватило лишь на десяток имен. Что ж, Луций Младший! Поскольку у Луция Старшего за душой не осталось ничего, кроме надежды, тебе придется зайти со мною в это гнездышко.
Таверна оказалась переполненной. Молодые люди в тогах на скамьях за узким столом в центре зала. Те, кому не хватило места, устроились прямо на полу. Наше появление не прошло незамеченным.
– Луций! – послышался дружный рев. – Наш Луций!
Многие вскочили с мест и бросились навстречу нобилю.
Всех опередил долговязый и длиннорукий юноша, в котором я узнал Молчуна. По его поведению было видно, что он играл в сборище роль хозяина.
– Я знал, что почтишь нас своим присутствием, – произнес он с пафосом. – Мой отец видел в тебе соратника и часто рассказывал о схватках, в которых ты отличился.
– Да! – проговорил мой спутник, обнимая Молчуна. – Давно ли мы с твоим родителем сражались у Коллинских ворот с злобными недругами Суллы Счастливого! А теперь ты пригласил всех нас, чтобы отметить эту великую дату. Как говорят, сыновья поднимают оружие павших.
На глаза у Молчуна навернулись слезы.
– Благородный юноша! – продолжал нобиль. – Гибель твоего отца Аврия Оштианика для всех нас невозвратимая потеря. Это был золотой человек не только по имени, но и по доброте
[51]. Но, как говорят, тени мертвых жаждут крови, а не слез. Давай поговорим о деле.
Я вытянул шею. Нобиль уловил мое движение и вспомнил обо мне.
– Ты здесь, Луций Младший. Видишь ли, – он обратился к Молчуну. – Мальчик помог мне отыскать эту нелепую птицу.
Молчун, схватив намек гостя на лету, бросился к столу. Что-то блеснуло в его руке, и через мгновение я пятился к двери, сжимая в кулаке липкую от вина монету.
Надо ли объяснять, что я тотчас помчался к вигилу. Багор выслушал меня не перебивая. Ни единый мускул не дрогнул на его лице. И только когда я закончил свой рассказ, он взял монету из моей ладони.
– Не поскупился! А ведь и впрямь Аврий Оппианик Старший был золотым человеком, но только для кого! И мертвецы жаждут крови! Это тоже верно. Что же касается «дела», то тут нетрудно догадаться. Дело Клуенция!
Я с недоумением взглянул на вигила.
– Ты говоришь загадками. Объясни мне, что это за люди – Клуенций и Оппианик? И откуда это сборище в «Аисте»?
– Клуенций Габит, – ответил Багор с готовностью, – сын Сассии от ее третьего мужа. Оппианик, или Молчун, как ты его кличешь, пасынок Сассии. Когда его родителя нашли в доме мертвым, вдова назвала убийцей Клуенция родного сына. Дело в первом слушании было ею проиграно. Теперь она затевает второй процесс, уверяя, что в предшествующем были подкуплены судьи. Ей требуются улики. А нобилю и его друзьям, собравшимся в «Аисте», нужны деньги. Они ведут жизнь на широкую ногу, но источники их доходов иссякли. Теперь понял? Да, этот денарий я пока удержу в качестве вещественного доказательства.
