Вот и Ватиканские поля
[62], застроенные жалкими лачугами. Мы, левобережные мальчишки, остерегались этих мест, ибо ватиканские ребята славились особой дерзостью и были вооружены ножами. Через прибрежные сады, предмет наших напрасных вожделений, мы прошли к Яникулу.
– Смотри, вот роща Фуррины, – нарушил впервые за все время молчание вигил.
Я повернул голову в указанном направлении и увидел несколько десятков, как мне показалось, плодовых деревьев.
– А что там растет? – поинтересовался я.
– Растет? – изумленно повторил он. – Тебе разве неизвестно, что это священная роща и место гибели Гая Гракха, брата величайшего из римлян Тиберия Гракха?
– О Тиберии Гракхе я знаю. Он хотел стать царем.
– От кого ты слышал эту клевету? – воскликнул Багор.
– Так говорят все. Педон и даже Цицерон в то утро у себя дома. Вот его слова: «Луций Сергий Каталина! Тебе мало серебра убитого тобою Титания. Чего же ты хочешь? Царских даров? Или, может быть, царской короны, которую примеривал твой кумир Тиберий Гракх?»
– У тебя хорошая память, – проговорил вигил после некоторого молчания. – Я верю, что ты не ошибся в передаче слов Цицерона. Но я читал записки самого Гая Гракха, из которых ясно, что он истинный друг народа и мученик. Что касается короны, то это злобная выдумка противников народного трибуна. Но вот мы и пришли.
Мы стояли перед холмиком, заваленным мелкими и крупными камнями. Вигил положил на землю пожарные принадлежности, огляделся и отодвинул один из больших камней. Открылось круглое черное отверстие.
– В то утро, когда вы здесь играли, – сказал вигил, доставая из трубы клубок веревок, – вход был закрыт не до конца. Ведь убийцы торопились. Об этом свидетельствует также то, что они не нашли выроненного безъязыким ключа.
Он просунул руку за край плаща, и на его ладони оказался большой медный ключ.
– Так вот что ты тогда поднял с травы?! – воскликнул я.
– Да! Ключ был в моих руках с самого начала. Ключ предполагает существование замка. Но это не значит, что замок открывается в обе стороны.
– Я тебя не понимаю…
– Это мое предположение. Его еще надо проверить.
Он чиркнул кресалом, зажег фонарь и достал из пожарной трубы конец веревки. Оказывается, он приспособил трубу для клубка.
– Жаль, – сказал он, всовывая в отверстие нóги, – что Гай Гракх не знал об этом подземном ходе. Ведь он мог спастись от погони. И тогда бы его прекрасная голова не была бы брошена на весы, и подлый убийца не получил бы ее веса золотом.
Я крепко держал конец веревки, а Багор, спустившись в отверстие, тянул трубу вместе с клубком. Мысли мои прыгали. Я вспомнил рассказ Педона о Тесее, спускавшемся в лабиринт. Кто тогда держал конец нити? Критская царевна Ариадна. Тесей должен был сразиться с чудовищем Минотавром, чтобы спасти афинских юношей и девушек, предназначенных в жертву. Греческая побасенка. Но ведь Цицерон назвал Сассию чудовищем! А разве не чудовищно вырывать у рабов языки и назначать за голову свободного человека цену золотом? А ведь Гракх был не просто римским гражданином. Он – внук Корнелия Сципиона Африканского.
Веревка в моей руке ослабла. Значит, Багор уже достиг цели? Так быстро? Или с ним что-то случилось? Я просунул голову в отверстие и услышал его шаги. А вот он и сам.
– Мое предположение подтвердилось. Они заделали ход. Как ты думаешь, почему они поторопились?
– Ну, они боялись, что кто-нибудь еще воспользуется этим ходом, – сказал я.
– Это верно. Но вспомни также об амфорах с земляным маслом. Зачем понадобилось их везти на виллу Сассии?
– Не знаю, – протянул я.
– Мне кажется, они превратили подземный ход в хранилище горючего материала. Но, кроме амфор, там может храниться еще кое-что…
– И это имеет отношение к делу Клуенция?
– В этом мире все связано, – проговорил он, притягивая меня к себе. – Прошлое и настоящее. Нума Помпилий, – я уверен, что этот ход проделан вторым римским царем, – и Сулла, Гай Гракх и Марий. Невидимые нити связывают людей, а они об атом не догадываются, а если догадываются, то не придают этому значения.
Если вы когда-нибудь присутствовали в суде на разборе уголовного дела, то не удивитесь, если я скажу, что допрос свидетелей составляет главную, решающую его часть. Только во время этого допроса становится ясным, чего стоят доводы обвинителя и защитника. Нередко свидетельские показания, на которые обвинитель возлагает все свои надежды, повергают эти надежды в прах и служат защитнику для оправдания обвиняемого. Так же как успех спектакля в театре зависит от подбора актеров, успех судебного процесса зависит от выбора свидетелей, от их личности и, разумеется, от тех инструкций, которые перед судебным заседанием обвинитель дает своим свидетелям.
Первым Аттий вызвал Луция Сергия Катилину. При произнесении этого имени по базилике прошло движение. Ведь все, кроме, возможно, приглашенных защитником Клуенция ларинцев, знали Катилину как главу римской золотой молодежи. По городу ходили слухи о ночных сборищах, в которых он выступал перед единомышленниками с призывами освободить римский народ от ига ростовщиков. Но перед широкой публикой Каталина еще не появлялся.
Мой знакомый держал себя с достоинством отпрыска одного из стариннейших римских родов. Казалось, он делал одолжение, что согласился быть свидетелем. И Аттий обращался к своему свидетелю с почтительностью, выдававшей затаенный страх: а вдруг он сочтет вопрос неуместным и откажется на него отвечать.
– Мне хотелось бы слышать, почтенный Сергий, – начал Аттий, – твое мнение об Оппианике Старшем.
– Это был превосходный человек. Он дорожил дружбой и умел ценить друзей.
– Но ведь у Оппианика должны быть и враги!
– Разумеется. Как у каждого из нас. Но это его мало заботило. Он, мне кажется, принадлежал к числу тех, для кого важнее не то, что другие думают о них, а что они о себе знают сами. Поэтому он не посчитался с клеветниками, готовыми приписать его союз с беззащитной вдовой желанием захватить ее имущество. Но, как у всех сильных людей, а мой друг Оппианик был сильным человеком, у него было уязвимое место, так сказать, Ахиллесова пята.
– Что ты имеешь в виду?
– Его доверчивость. Он, и я этому свидетель, искренне поверил в желание пасынка примириться и принял за лекарство кубок с ядом.
– Это был кубок? – неожиданно спросил Цицерон.
– Нет! – отвечал Катилина, не поворачивая головы. – Его поставили на стол, за которым мы сидели.
– И ты, разумеется, помнишь, каких размеров и какой формы было это вместилище для настоя из целебных трав?
– Конечно! – так же спокойно отвечал Луций Сергий. – Сосуд напоминал по своей форме грушу. Он был длиною около фута и имел затычку в форме шишечки пинии. Мне помнится, мой друг Оппианик очень любил этот стеклянный сосуд.
