– Дело не в козах, – терпеливо пояснил секретарь, – а в нанесенном тебе оскорблении. Я слышал твой разговор с патроном. Ответчик – влиятельное лицо. Потребуется немало усилий, я бы сказал подлинного искусства, чтобы изобличить козни и доказать вину. Кстати, у тебя есть свидетели?
– Коз моих вся округа знает! – торопливо проговорил Ветурий. – Любой раб их покажет. Они у меня приметные. Я их в Апулии покупал.
Секретарь улыбнулся одними губами.
– Что ж! Придется рабов под пыткой допросить. Но нужны и свободнорожденные свидетели. Мой патрон их отыщет. Путем перекрестного допроса будет установлен факт похищение коз. Далее, – ты сам понимаешь, – судьям мало одного красноречия. Они ценят знаки внимания…
– Понимаю, – проговорил Ветурий с кислым выражением лица, но все же покорно доставая кошель.
Судебный процесс «Ветурий против Домиция» открылся в сентябрьские календы следующего года. И хотя слушалось одно из самых ординарных дел, базилика на Форуме наполнилась зеваками. Можно было думать, что их привлекло желание послушать самого Постума, если бы не преобладание в зале людей в потертых тогах. Это был верный признак, что аплодисменты оратору были заранее оплачены из его гонорара.
По звону колокольчика судьи, переговариваясь друг с другом, заняли свои места на возвышении. Истец и ответчик сидели, окруженные друзьями, на разных скамьях. Наступила тишина, подчеркиваемая нетерпеливым шепотом и шелестом страниц.
Но где же истинный герой этого процесса? Внезапно головы повернулись в одну сторону. По проходу между скамьями, сгибаясь под тяжестью кодексов и свитков (недаром ведь доказательства называют вескими), спускался сам Постум.
Председатель судейской коллегии выставил перед собою три клепсидры
[85] и, дождавшись, пока прославленный оратор займет свое место, перевернул одну из них.
– О вершители судеб! – начал Постум, протягивая руку в сторону судей. – О хранители справедливости, наделенные властью римского народа! Дело, о котором пойдет речь, поначалу может показаться недостойным вашего благосклонного внимания. Но маленький камушек на беговой дорожке Олимпии может похитить победу у не знавшего поражений атлета. Из-за мелочей разгорались жесточайшие войны. Наш союзник нумидийский царь Массинисса напал на владения Карфагена и похитил стадо коров. Карфагеняне не стерпели обиды и дали нумидийцу отпор. И вот уже в курии раздается призыв Катона: «Я полагаю, что Карфаген должен быть разрушен». Вот и дымятся развалины Карфагена, и римский плуг прорезает борозду на преданной проклятию земле.
Овации потрясли своды базилики.
Оратор осушил сосуд с водой и продолжил:
– О быстротечное время! Давно ли Рим в ужасе восклицал: «Ганнибал у ворот!» Но вот уже нет ни Ганнибала, ни Карфагена. С востока угрожает новый противник – царь царей Митридат Евпатор. Вы спросите, с чего началась вражда с Римом? С оскорбления, нанесенного царю нашим послом Манием Аквилием. Обиду смывают кровью, и вот в Синопе снаряжен флот. Расправив паруса, вражеские триеры покидают Понт Эвксинский. Под знамена Митридата становятся скифы, армяне, греки и сто других народов. Благо бы Рим был един, но наши полководцы Марий и Сулла – непримиримые враги. Вы спросите почему? Сущая мелочь, ничтожная обида!
Председатель пододвинул к себе вторую клепсидру и перевернул ее. Разгоряченный собственным красноречием, оратор еще более разгорался. Его уже нельзя было остановить. Его отработанный голос захватывал не силой, а глубиной. Перенесясь в Африку, Постум живописал дикую природу этой страны и на ее фоне подвига неуловимого нумидийского царька Югурты, водившего за нос опытного военачальника Мария. И все это для того, чтобы объяснить, как разгорелась зависть Мария к своему помощнику Сулле, сумевшему взять Югурту в плен.
Поворот третьей клепсидры совпал с переходом к гражданской войне между марианцами и сулланцами.
– Вспомните, – громыхал Постум, – как Сулла со своим войском стоял в Кампании, под Нолой, готовясь к посадке на корабли и к войне с Митридатом. И в это время в лагерь врываются посланцы сената, объявляя о передаче командования Марию. Сулла не стерпел этого оскорбления. Его легионы двинулись на Рим. Впервые в римской истории римляне воевали с римлянами…
В это время раздался грохот падающей скамьи. В проход между рядами вырвался Ветурий. Потрясая кулаками, он кричал:
– Мое дело перед судом не о насилии и не об убийстве. У меня увели трех коз. А ты звонишь во все горло о кознях Карфагена, о хитростях Югурты, о Суллах и Мариях! Как хочешь, Постум, но изволь что-нибудь сказать о трех козах! Говори же или верни мне мои пятьсот денариев!
Хохот и аплодисменты потрясли базилику. Это был первый успех Постума, который не стоил ему ни асса
[86].
Вороний пир
Действие рассказа относится ко времени жестоких политических преследований, организованных Л. Корнелием Суллой во время его диктатуры с (82–79 гг. до н. э.) с целью уничтожить противников и вознаградить своих приспешников за счет имущества лиц, объявленных вне закона. Объявление вне закона именовалось проскрипцией. Каждый мог убить человека, внесенного в проскрипционный список, и получить за это вознаграждение или свободу, если убийца был рабом.
Это было очередное распределение имущества проскрибированных, или «вороний пир», как его едко называли римляне, не потерявшие способности шутить и в минуты самых страшных бедствий. После дней, заполненных казнями и убийствами, Сулла приглашал к себе домой всех, кого он считал нужным вознаградить.
Приглашенные молча сидели за столом, ожидая диктатора. Подвешенные к потолку серебряные светильники освещали лбы в испарине, подергивающиеся кончики губ, не находящие себе места руки. Эти люди не боялись встречи с Суллой, взгляд которого пронизывает насквозь. Их пугало его долгое отсутствие. Вдруг появится вольноотпущенник Суллы Хризогон и объявит, что Сулла не может выйти к столу или еще хуже – Сулла ушел к предкам.
Страхи оказались напрасными. Неслышно отдернулся занавес, и из своих покоев вышел Сулла в сопровождении Хризогона. Лицо диктатора покрывали красные бугры, едва оставлявшие место для клочков неестественно белой кожи. Спущенные на лоб светлые волосы слегка курчавились. Видимо, он только что вышел из ванны, приносившей ему облегчение: ведь нарывами было покрыто все его тело и кишевшие в гнойниках червяки вызывали нестерпимый зуд.
Гости встали, обратив к диктатору лица, светящиеся преданностью и сочувствием. Сулла скользнул по ним взглядом и, успокоено опустившись в кресло, дал знак, что можно сесть.
– Итак, – начал Сулла после паузы, потребовавшейся, чтобы передать Хризогону свиток.
