В это время приоткрылась дверь и чей-то голос произнес:
– Публий Лициний Красс.
– Впусти! – распорядился Сулла.
Гости повернули головы. В зал вступил человек лет тридцати, среднего роста, плотного телосложения. Лицо Красса можно было бы счесть привлекательным, если бы не тяжелая челюсть, придававшая ему сходство с быком.
На лицах гостей можно было прочитать неудовольствие: «Чем отличился этот Красс? Что в нем привлекло Суллу? Румянец на щеках? Безукоризненные манеры? Но ведь Красс, захватив несколько городов, присвоил имущество жителей, а их самих сделал своими рабами. Он не поделился с диктатором. Другому бы за это снесли голову, а Красса лишь пожурили. Вот и сейчас Красс позволил себе опоздать».
Сулла улыбнулся Крассу приветливо и загадочно:
– Ты опаздываешь, мой Публий! Тебе придется устроиться в Регии.
Шутка вызвала хохот. Все поняли, что диктатор назвал Регием противоположный край стола, так как город Регий был на краю Италии, граничившей с Сицилией. Вся Италия казалась Сулле пиршественным столом, за который он усадил своих приспешников, чтобы раздать им лакомые куски.
Красс занял место между тощим как жердь Фуфиднем и отрастившим брюшко Муреной.
– Итак, – произнес диктатор буднично, – что у нас на сегодняшний день?
В руках Хризогона зашелестел свиток:
– Номентанское поместье Лукреция Офеллы.
Сулла обвел гостей тяжелым и проницательным взглядом. Фуфидий вытянул длинную шею. Катилина откинулся назад, и на горле его выпятился трепетавший кадык. Номентанское поместье! Десять тысяч югеров земли. Пашни! Виноградники! Усадьба с греческими статуями, индийскими коврами, столовым серебром, мебелью из черного дерева! А какие рабы!
На губах Красса блуждала безразличная улыбка. Самый алчный из всех, он обладал завидным свойством не обнаруживать внешне главной из своих страстей.
– Я думаю, – молвил Сулла, растягивая слова, как это делает стрелок с тетивою лука, – было бы справедливо отдать землю и дом Марку Туллию Декуле, выполняющему сейчас мое поручение в Этрурии.
Вырвался вздох. В нем звучали боль и разочарование. Лакомый кусок уплыл!
– Что касается рабов негодяя, – продолжал Сулла, – то я отпускаю их на волю. Они станут Корнелиями.
Это объявление было встречено равнодушно. Не все ли равно, достанутся ли рабы Лукреция Декуле или пополнят свору вольноотпущенников Суллы, из которой и этот красавчик Хризогон, – сейчас он что-то нашептывает патрону на ухо.
– Дом Овиния, – проговорил Сулла, откидываясь. – Этот хитрец обманул ваши надежды. Узнав, что его имя в списке, он вскрыл себе вены, а дом приказал поджечь. Пустырь, покрытый головешками и золой, вот все, что осталось от дома со всеми его богатствами. Рабы же…
– Позволь, – послышался голос.
Гости возмущенно повернули головы, – «Красс смеет прерывать Суллу?».
– Что тебе, мой друг? – спросил Сулла вкрадчиво.
– Отдай пустырь мне! – протянул Красс.
Взрыв хохота потряс таблин. Живот Мурены напоминал кузнечный мех, надуваемый воздухом, Катилина опрокинул фиал на белоснежную тогу Цецилия Метелла, но тот, подпрыгивая на сиденье, этого не заметил.
Сулла резко вскинул руку, и все затихло. Только Мурена продолжал беззвучно трястись.
– Бери его, мой Публий! – воскликнул диктатор. – Запиши, Хризогон, я отдаю Крассу все пустыри, которые останутся от домов моих недругов.
И снова таблин наполнился смехом и шумными возгласами. Гости не только потешались над Крассом, согласившимся взять вместо городского дома или сельской виллы пустырь, но и одобряли Суллу. «Диктатор мудр и справедлив! Поздно приходящему – кости!»
На следующий день рабы Красса, обученные строительному делу, начали осваивать пустырь. Они быстро очистили его от пепла и головешек, разобрали завал кирпичей и начали рыть яму под фундамент. Через полгода новый четырехэтажный дом с его бесчисленными каморками заселили плебеи.
Дома Красса появлялись то здесь, то там. Многие участки доставались ему даром, согласно обещанию Суллы. Иногда Красс скупал участки вместе с лачугами и, снеся их, возводил такие же высокие доходные дома. Вскоре чуть ли не пол-Рима принадлежало Крассу. Задолжавшие ему квартиранты расплачивались на выборах голосами. Тогда как после смерти Суллы многие завсегдатаи «вороньего пира» разорились и готовы были вызвать из преисподней Суллу, чтобы хоть как-то поправить свои дела, Красс богател не по дням, а по часам. Кроме доходных домов, ему принадлежали серебряные рудники, мастерские, поместья, корабли, увеселительные заведения. Ни один из способов обогащения не казался Крассу недостойным, если он давал надежду на барыш.
И когда уже вместо «богат, как Крез»
[87] стали говорить «богат, как Красс», стало известно, что на Рим с непобедимым войском движется Спартак.
Архимед
Дверь медленно, как бы нехотя, отворилась, впустив на порог плотного невысокого человека лет сорока пяти. Лицо его было помято после сна, глаза округлы и красны, как у кролика.
Клеандр приподнялся с ложа.
– Что тебе надо? – спросил он зевая.
Надсмотрщик низко наклонил голову. Плеть заерзала у него в руке.
– Прости меня, Клеандр, – сказал он. – Я знал, что ты отдыхаешь. Я…
– Ну, выкладывай! Что там стряслось? Опять скала обрушилась? Скольких придавило?
– Нет, не скала. Тебя какой-то чудак спрашивает, – быстро проговорил надсмотрщик.
– Может быть, рабов привез? – поинтересовался Клеандр.
– Нет, он один приехал.
– На лошадях?
– На осле. Осел его ревет. А он с ним, как с человеком, разговаривает: «Успокойся, друг. Я сейчас с делами управлюсь и домой двинемся».
– Почему же ты его сюда не привел, если у него ко мне дело есть?
– Говорит, на яму посмотреть надо. И я подумал: скажу хозяину, может, соглядатай какой. Погоди… Да вот он сам идет. Видишь, большеголовый?
– Да ведь это Архимед! – воскликнул Клеандр. – И что ему надо?
– Он из городского совета? – спросил надсмотрщик.
– Что ты! В совете ему делать нечего. Он и не богат. И голова у него дырявая.
– Дырявая?
– Однажды по главной улице нагишом пробежал, – сказал Клеандр, давясь от хохота. – Эврика! Эврика! – кричит. И что ты думаешь? Он клад нашел или отыскал способ разбогатеть? Какую-то задачу решил. Вот смеху-то было!
Человек, которого назвали Архимедом, остановился и снял войлочную шляпу. Его высокий лоб обрамляли густые седые волосы, а борода была еще черная. На широком лице выделялись большой нос и толстые губы. Глаза смотрели открыто. Все мысли отражались на лице, как в зеркале.
