Вспомнили пророчество Мерлина; восемьсот лет миновало с тех пор, как он предсказал, что через многие годы Францию погубит женщина и женщина спасет. Вот Франция была погублена впервые — и погубила ее женщина, Изабелла Баварская, ее королева-предательница; и нет сомнения, что эта чистая и прекрасная молодая дева избрана Небом для завершения пророчества.
В этом было новое и могучее поощрение возраставшего любопытства; все больше и больше разгоралось волнение, а вместе с ним — надежда и вера. И волна за волной покатилось из Вокулера по всей стране это животворное воодушевление, разлилось вглубь и вширь, охватив все деревни, освежило и приободрило гибнувших сынов Франции. И из деревень потянулся народ, чтоб увидеть воочию и услышать самим; кто узрел и услышал, — тот веровал. Они переполнили город, больше того: харчевни и дома были набиты битком, и все-таки половина прибывших должна была остаться без крова. А они все прибывали, хоть стояла зима; когда алчет душа, то где тут думать о хлебе или пристанище, — лишь бы утолить свою более высокую потребность. День за днем, день за днем увеличивался этот многолюдный поток. Домреми была поражена, ошеломлена, сбита с толку. Деревня задавалась вопросом: «Неужели это мировое чудо все эти годы пребывало среди нас, а мы и не примечали?» Пришли из деревни Жан и Пьер; на них смотрели во все глаза, им завидовали, словно великим и счастливым мира сего. Их шествие в Вокулер было подобно триумфу; сбегался народ из окрестных деревень, чтобы увидеть и приветствовать братьев той, с которой ангелы беседовали с глазу на глаз, и в чьи руки, по воле Бога, они передавали судьбу Франции.
Братья принесли Жанне благословение и напутствие родителей, а также обещание, что они вскоре сами придут подтвердить ей это. И с этим беспредельным блаженством на сердце, с этим залогом счастливой надежды она вторично отправилась к губернатору. Но тот был столь же несговорчив, как раньше. Он отказался послать еек королю. Она была разочарована, но ничуть не пала духом.
— Все равно, — сказала она, — я должна буду приходить, пока не получу вооруженной свиты, потому что так повелено и я не могу не повиноваться. Я должна отправиться к дофину, хотя бы мне пришлось ползти на коленях.
Я и оба брата навещали Жанну изо дня в день, чтобы видеть приходивший народ и послушать, о чем говорят. И однажды действительно явился сэр Жан де Мец. Он повел с ней речь в шутливом и ласковом тоне, как обыкновенно разговаривают с детьми.
— Что ты тут поделываешь, девочка? Как ты думаешь, вытурят ли короля из Франции и превратимся ли мы все в англичан?
Она отвечала ему со своим обычным спокойствием и деловито:
— Я пришла просить Роберта де Бодрикура отвести или отослать меня к дофину, но он не внемлет моим словам.
— Поистине, твоя настойчивость поразительна; минул целый год, а ты не изменила своей прихоти. Я видел тебя, когда ты явилась в первый раз.
Жанна возразила с прежней невозмутимостью:
— Это не прихоть, но цель. Он даст согласие. Я могу ждать.
— Ах, дитя мое, благоразумно ли так твердо уповать на это? Губернаторы ведь упрямый народ, с ними скоро не сладишь. Ежели он не удовлетворит твоей просьбы…
— Удовлетворит. Он не может иначе. Ему не дано выбирать.
Шутливость дворянина начала пропадать — это видно было по его лицу. Убежденность Жанны передавалась ему. Всегда случалось так, что все, кто начинали с ней шутить, под конец становились серьезны, подмечали в ней такую душевную глубину, о которой раньше и не подозревали; а ее очевидная искренность и непоколебимая твердость ее убеждений составляли силу, перед которой не могло устоять легкомыслие. Сэр де Мец вдруг немного призадумался. Затем произнес, уже без оттенка шутки:
— Необходимо ли тебе отправиться к королю так скоро? То есть, хочу я сказать…
— До наступления крестопоклонной недели. Хотя бы у меня отнялись ноги до самых колен.
Она произнесла это с тем скрытым огнем, который столь много говорит, когда взбаламучено сердце. Прочитали бы вы ответ на лице этого рыцаря, посмотрели бы вы, как загорелись его глаза! То было сочувствие. Он сказал:
— Бог свидетель — я верю, что ты получишь стражу и что из этого выйдет толк. Что же ты собираешься сделать? На что ты надеешься, и какова твоя цель?
— Спасти Францию. И мне предназначено совершить это. Ибо ни единый человек на всем свете, ни король, ни герцог, ни кто-либо другой, не может восстановить французское королевство, и неоткуда ждать помощи, помимо меня.
Эти слова были проникнуты и убежденностью, и искренностью порыва; они растрогали доброго дворянина. Я видел ясно. А Жанна добавила несколько упавшим голосом:
— Но поистине я предпочла бы сидеть со своей бедной матерью за веретеном, потому что не для того я была рождена. Однако я должна пойти и совершить это — такова воля моего Повелителя.
— Кто твой Повелитель?
— Бог.
И тогда сэр де Мец, исполняя древний и образный феодальный обычай, преклонил колено и вложил руки в руки Жанны, показывая тем, что он признает себя ее вассалом, и поклялся, что с помощью Божьей он сам проводит ее к королю.
На следующий день прибыл сэр Бертран де Пуланжи, и он также принес ей клятву и честью рыцаря обещал оставаться при ней и повиноваться ее указаниям.
И к вечеру в этот же день разнеслась великая молва по всему городу, будто сам губернатор сбирается посетить юную деву в ее убогом жилище. Поутру все улицы и переулки наводнились народом: каждому хотелось увидеть, действительно ли сбудется столь невероятная вещь. И сбылось. Губернатор подъехал в полном параде, в сопровождении своей вооруженной свиты; известие о том разнеслось повсюду, поразило всех, положило конец насмешкам, и слава Жанны поднялась до небывалой еще высоты.
Губернатор поставил себе такой вопрос: Жанна — либо ведьма, либо святая; и он решил докопаться до правды. Поэтому он привел с собою священника, чтобы произвести изгнание беса, на случай, если она одержима нечистой силой. Патер совершил надлежащий обряд, но не обнаружил дьявола. Он лишь оскорбил Жанну в ее лучших чувствах и неизвестно зачем надругался над ее благочестием; ведь он перед тем исповедывал ее сам и должен был бы знать, — если только он вообще что-нибудь знал, — что бесы не могут присутствовать в исповедальне, но издают крики страдания и самые нечестивые проклятия, лишь только почувствуют близость этого святого таинства.
Губернатор вернулся встревоженный и задумчивый; он решительно не знал, что делать. А пока он размышлял и обдумывал, прошло несколько дней и наступило 14 февраля. Тогда Жанна пошла в замок и сказала:
— Во имя Господа, Роберт де Бодрикур! Вы слишком медлите, и, задерживая меня, вы тем самым причиняете вред, ибо сегодня дофин проиграл битву вблизи Орлеана, и он понесет еще больший урон, если вы не отошлете меня к нему как можно скорее.
Губернатор ушам не верил, слушая такую речь, и сказал:
— Сегодня, дитя, сегодня? Как ты можешь знать, что произошло в тех местах сегодня? Восемь или десять дней потребны, чтобы пришла оттуда весть.
