Как только представился случай, я заговорил с Ноэлем. Поздравив его с началом нашего похода, я сказал:
— Хорошо и доблестно ты поступил, что записался добровольцем, Ноэль.
Он, подмигнув, ответил:
— Да, мне кажется, это было довольно недурно. Впрочем, заслуга-то не вполне моя: мне помогли.
— Кто помог?
— Губернатор.
— Как так?
— Ну, да уж расскажу тебе все, как было. Пошел я из Домреми поглядеть на толпу да на все эти занятные зрелища. Раньше-то мне ничего такого не случалось и видывать, а тут вдруг представилась возможность. Но я вовсе не собирался идти в добровольцы. На полдороге догнал я Паладина и решил во что бы то ни стало осчастливить его своим обществом, хотя он заявил, что вовсе в том не нуждается. И пока мы ротозейничали да щурились от блеска факелов у губернаторского замка, нас с четырьмя другими схватили и присоединили к отряду: теперь ты знаешь, как я стал добровольцем. Но в конце концов я не очень кручинился, вспомнив, как скучно стало бы в деревне без Паладина.
— Как он отнесся к этому? Был доволен?
— Я думаю, он был рад.
— А что?
— Ведь он заявил, что не рад. Видишь ли, его захватили врасплох, и вряд ли он сумел бы без подготовки сказать правду. Я не думаю, впрочем, что он проявил бы откровенность в том случае, если бы имел время на размышление, — я не стану взводить на него такую напраслину. То самое время, которое он употребил бы для придумывания правды, могло бы послужить ему для придумывания лжи; вдобавок, он в этом случае рассуждал бы хладнокровнее и поостерегся бы пускать пыль в глаза столь непривычным способом. Нет, я уверен, что он был рад, так как он говорил, что не рад.
— А по-твоему, он очень обрадовался?
— Очень, — в том нет сомнения. Он униженно молил, ревел, что ему хочется к маме, говорил, что у него слабое здоровье, что он не умеет ездить верхом, что он не переживет и одного дня походной жизни. Но в действительности внешность его вовсе не была так слаба, как его чувства. Неподалеку лежала бочка вина — впору поднять разве четверым. Губернатор рассердился на него, кинул ему проклятие, от которого пыль столбом взлетела, и приказал тотчас приподнять эту бочку, не то, говорит, изрублю тебя на куски и отошлю в корзине домой. Паладин исполнил, и тогда его без дальнейших рассуждений произвели в рядовые нашего отряда.
— Да, ты очень ясно доказал мне, что он был рад своему производству, — если только верна предпосылка, на которую ты опираешься. Как держал он себя во время переезда в минувшую ночь?
— В том же роде, как я. Если он больше шумел, то не надо забывать, что он и размерами больше меня. Мы оба свалились бы с седел, если бы нас не поддерживали. И оба мы сегодня хромаем в одинаковой степени. Коли ему нравится сидеть — пусть сидит, а я предпочту постоять.
Глава IV
Нам приказано было выстроиться, и Жанна сделала нам внимательный смотр. Затем она произнесла небольшую речь, указав, что даже в суровой военной обстановке дело спорится лучше, если избегать ругани и всяких непристойных выражений, и что она предлагает нам помнить и строго применять этот совет. Затем она распорядилась, чтобы новобранцев в течение получаса обучали верховой езде, и приставила, в качестве руководителя, одного из ветеранов. То было смехотворное зрелище, однако мы кое-чему научились, и Жанна осталась нами довольна. Сама она не принимала участия в ученье, но сидела на коне, как воинственное изваяние, не пропустила ни единой подробности урока, но удерживала все в памяти и потом применяла с такой уверенностью и ловкостью, как будто давно преодолела все трудности.
Мы сделали три ночных переезда подряд, по двенадцать-тринадцать лье каждый; ехали мы спокойно, без всяких приключений, так как нас принимали за бродячую шайку «вольных дружинников». Местные крестьяне только о том и молились, чтобы такие гости поскорее проехали мимо. Тем не менее, путь был утомителен и неудобен: мостов встречалось мало, а рек — много; приходилось перебираться вброд и, промокнув в адски холодной воде, располагаться потом на ночлег прямо на замерзшей или покрытой снегом земле; согревайся и спи, как умеешь, — разводить костер было бы опасно. Мы пали духом от всех этих лишений и смертельной усталости, но Жанна не изменилась. Ее походка сохранила свою легкость и уверенность, в ее глазах не потухал огонь. Мы могли только дивиться этому — объяснить не могли.
Но если до сих пор мы терпели лишения, то я не знаю, как уж назвать последовавшие затем пять ночей, когда помимо утомительности путешествия, помимо неизбежности ледяных купаний, нам пришлось вдобавок семь раз спасаться от вражеской засады и потерять при стычках двоих новобранцев и троих опытных солдат. Уже повсюду разнеслась весть, что вдохновенная Дева из Вокулера отправилась с вооруженным отрядом к королю, — и теперь на всех дорогах были устроены дозоры.
Эти пять ночей сильно надломили бодрость отряда. Тревожность положения усилилась, когда Ноэль сделал одно открытие, о котором немедленно сообщил офицерам. Некоторые солдаты ломали головы над вопросом, почему Жанна по-прежнему бодра, подвижна и уверенна в то время, как самые сильные мужчины уже утомились от тяжелых переходов и лишений и сделались угрюмы и раздражительны? Вот вам пример, доказывающий, что далеко не все, у кого есть глаза, умеют видеть. Всю жизнь эти люди видели, как женщины впрягаются вместе с волами и тащат плуг, между тем как мужчины правят. Немало видали они и других примеров того, что женщины отличаются большим терпением, выносливостью и бодростью, чем мужчины, — а чему это их научило? Ничему. Как горох об стену. Они так-таки не могли понять, каким образом семнадцатилетняя девушка лучше бывалых воинов переносит лишения походной жизни. Они не могли взять в толк, что великая душа, задавшаяся великой целью, может оживить немощное тело и поддерживать в нем силу. А во вселенной нет другой души, столь же великой, как ее. Но как могли бы они все это познать — эти тупоголовые создания? Нет, они ничего не знали, и их рассуждения были сродни их невежеству. Они толковали и спорили друг с другом — Ноэль прислушивался — и пришли к заключению, что Жанна — ведьма и что ее странная отвага и сила исходят от сатаны; и они порешили выждать удобный случай и лишить ее жизни.
Дело принимало очень тревожный оборот, раз в нашем отряде начали возникать подобные заговоры, и рыцари просили у Жанны позволения повесить зачинщиков, но она наотрез отказалась.
— Ни эти люди, ни другие, — сказала она, — не могут лишить меня жизни, пока не свершится то, за чем я послана, а потому надо ли мне обагрять руки их кровью? Я сообщу им о том и предостерегу их. Позовите их ко мне.
Они явились, и она повторила им, почему их замысел невозможен; говорила она с ними так просто и деловито, как будто ей никогда и в голову не приходило, что кто-нибудь может усомниться в ее словах: как сказано, так и будет. На них это заметно подействовало; они были поражены уверенным и убежденным тоном ее речи: смело сказанное пророчество всегда находит отзвук в суеверных ушах. Да, ее речь, очевидно, подействовала на них, но еще большее впечатление произвели ее заключительные слова. Относились они к главному зачинщику, и Жанна произнесла их с грустью:
