— Какой образ принимал Голос, являясь тебе?
Жанна с подозрением посмотрела на священника и ответила невозмутимо:
— Этого я вам не скажу.
— Часто ли посещал тебя Голос?
— Да, два или три раза в неделю; и он говорил: «Покинь деревню свою и отправляйся во Францию».
— Знал ли твой отец, что ты уходишь?
— Нет. Голос говорил: «Иди во Францию», и потому я не могла дольше оставаться дома.
— Что еще говорил он?
— Что мне предстоит снять осаду с Орлеана.
— И это все?
— Нет: я должна была пойти в Вокулер; тогда, дескать, Роберт де Бодрикур даст мне солдат, в сопровождении которых я отправлюсь во Францию; а я сказала в ответ, что я — бедная девушка, не умеющая ни ездить верхом на лошади, ни сражаться.
Затем она рассказала, сколько препятствий она встретила в Вокулере и как она все-таки получила наконец отряд солдат и начала свой поход.
— Как ты была одета?
Суд в Пуатье определенно разъяснил и постановил, что, поелику Господь поручил ей совершить мужское дело, то нет ничего непристойного или оскорбительного для религии, если она будет одеваться, как мужчина; но что толку? — теперешний суд не разбирался в средствах для погибели Жанны; он готов был воспользоваться даже поломанным и негодным оружием, и из вопроса Бопэра предполагалось извлечь весьма многое.
— Я носила мужское платье, и со мной был меч, который я получила от Роберта де Бодрикура, но другого оружия у меня не было.
— Кто дал тебе совет носить мужское платье?
Жанна опять сделалась подозрительной. Она не отвечала.
Вопрос был повторен.
Она снова отказалась.
— Отвечай! Тебе приказывают.
— Passez outre, — больше она ничего не сказала.
И Бопэру пришлось до поры до времени оставить этот вопрос в стороне.
— Что сказал тебе Бодрикур при твоем отъезде?
— С моих спутников он взял обещание, что они будут меня охранять, а мне он сказал: «Ступай, а там будь что будет! (Advienn que pourra!)»
После целого ряда других вопросов ее опять спросили о ее одежде. Она сказала, что ей было необходимо носить мужское платье.
— Не Голос ли посоветовал тебе это?
Жанна ответила спокойно:
— Я думаю, что Голос дал мне добрый совет.
Больше ничего нельзя было от нее добиться, идопрос, перейдя на другие предметы, коснулся наконец ее первой встречи с королем — в Шиноне. Она сказала, что фазу узнала короля, которого никогда не видела раньше: ей открыли Голоса. Перебрали все обстоятельства, сопровождавшие эти события. Затем задали Жанне вопрос:
— Продолжаешь ли ты теперь слышать те Голоса?
— Они посещают меня каждый день.
— Что ты спрашиваешь у них?
— Я никогда не просила у них иной награды, кроме спасения моей души.
— Всегда ли Голос поощрял тебя следовать за войском?
Опять он расставляет ей сети! Она ответила:
— Он приказывал мне остаться в Сен-Дени. Я повиновалась бы, если бы была свободна, но рана меня обессилила, и рыцари увезли меня против моей воли.
— Когда ты получила рану?
— Я была ранена у окопов, перед Парижем, во время приступа.
Следующий затем вопрос покажет вам, куда метил Бопэр.
— Был ли то праздничный день?
Видите? Его мысль такова: голос, ниспосланный Богом, едва ли мог советовать или разрешать кровопролитие в священный день.
Жанна смутилась на минуту, но потом ответила:
— Да, то было в праздничный день.
— В таком случае ответь мне: считаешь ли ты праведным делом — идти в такой день на приступ?
Это был выстрел, который мог пробить первую брешь в стене, до тех пор стоявшей несокрушимо. В зале мгновенно воцарилась тишина, и на всех лицах отразилось напряженное ожидание. Но Жанна разочаровала судей. Она лишь слегка махнула рукой, как бы отгоняя муху, и произнесла с невозмутимым равнодушием:
— Passez outre.
Улыбка на минуту осветила даже наиболее суровые лица, а иные из присутствующих рассмеялись громко. Ловушку приготовляли долго и тщательно; она захлопнулась — и оказалась пуста.
Судьи встали. Они сидели несколько часов подряд и к концу заседания смертельно устали. Большая часть времени была посвящена на первый взгляд несущественным событиям в Шиноне — спрашивали об изгнаннике, герцоге Орлеанском, о первых воззваниях Жанны и так далее, но вся эта якобы случайная канитель в действительности изобиловала скрытыми ловушками. Однако Жанна всякий раз благополучно выбиралась из беды; то ей приходила на помощь удача, оберегающая неопытность и невинность, то — счастливая случайность, то — ее наилучшие и вернейшие пособники: ясная прозорливость и молниеносная проницательность ее необычайного ума.
Эта ежедневная травля и выслеживание беззащитной девушки, пленницы, закованной в цепи, должна была еще тянуться долго-долго: достойная забава для стаи гончих и ищеек, преследующих котенка! И я, на основании подтвержденных присягой показаний, могу рассказать вам, как велось дело, с первого дня до последнего. Бедная Жанна двадцать пять лет пролежала в могиле, когда папа созвал тот Великий суд, который должен был пересмотреть ее дело, и чей нелицеприятный приговор смыл, до последнего пятнышка, всю грязь с ее лучезарного имени и заклеймили вечным проклятием приговор и деяния нашего руанского трибунала. Маншон и некоторые члены этого суда попали в число свидетелей и предстали пред судом Восстановления. Вспоминая о тех непристойных ухищрениях, о которых я вам только что рассказывал, Маншон заявил следующее (вы можете найти все это в правительственном отчете):
«Когда Жанна говорила о своих видениях, то ее прерывали почти на каждом слове. Ее томили длительными и повторными допросами, касавшимися самых разнообразных предметов. Почти каждый день утренний допрос длился три или четыре часа; затем они извлекали из этих утренних допросов все наиболее трудные и щекотливые места, которые служили материалом для дневных допросов, длившихся два или три часа. Поминутно они перескакивали с одной темы на другую. И, несмотря на это, каждый ее ответ был примером поразительной мудрости и памяти. Нередко она поправляла судей, говоря: „Ведь я уже ответила на этот вопрос раньше; справьтесь у регистратора“ — и отсылала их ко мне».
А вот показание одного из судей Жанны. Не забудьте, что свидетели говорили не о двух или трех днях, а об утомительной, бесконечной веренице дней.
«Они задавали ей глубоко ученые вопросы, но она справлялась с ними как нельзя лучше. По временам допрашивающие внезапно переменяли тему и переходили к совершенно другим предметам, как бы желая узнать, не станет ли она сама себе противоречить. Они изнуряли ее долгими допросами, тянувшимися два или три часа, после чего сами судьи уходили крайне усталыми. Из тех сетей, которыми ее окружали, самый сведущий человек в мире не смог бы выпутаться иначе, как с великим трудом. Все ее ответы были в высокой степени благоразумны, так что в течение трех недель я считал ее вдохновенной свыше».
