Сказал ли я правду о достоинствах ее ума? Вы слышали, что заявили под присягой эти попы, эти нарочно подобранные люди, призванные ради их учености и опытности, ради их острого и изощренного ума, ради их сильного предубеждения против подсудимой! Они признали, что молодая бедная крестьянка одержала победу над шестьюдесятью двумя испытанными законоведами. Не так ли? Они явились из парижского университета, а она — из овчарни, из коровника! О, поистине, она была велика, удивительна. Понадобились шесть тысячелетий, чтобы произвести ее на свет; но другой, подобной ей, земля не увидит и через пятьдесят тысяч лет. Таково мое убеждение.
Глава VII
Третье заседание суда состоялось в той же обширной зале на следующий день, 24 февраля.
Как же началось оно? Как и раньше. Когда закончились все приготовления, когда судьи в своих мантиях разместились по креслам, а стражники и приставы заняли свои посты, то Кошон с высоты своей трибуны приказал Жанне положить руки на Евангелие и клятвенно обещать, что она будет правдиво отвечать на все предлагаемые ей вопросы!
Глаза Жанны загорелись, и она встала; гордо и величественно стояла она, и повернувшись лицом к епископу, сказала:
— Остерегитесь, господин мой: ведь вы, мой судья, берете на себя страшную ответственность, и вы можете зайти слишком далеко.
После этих слов поднялся сильный шум, а Кошон кинул ей ужасную угрозу: он пригрозил, что она будет осуждена немедленно, если откажется повиноваться. Кровь застыла у меня в жилах, и я заметил, как вдруг побледнели окружавшие меня лица; ведь эта угроза значила: позорный столб и костер! Однако Жанна, продолжая стоять, ответила ему гордо и бесстрашно:
— Все духовенство Парижа и Руана не могло бы осудить меня, потому что не имеет на то права!
Снова шум и — рукоплескания зрителей. Жанна села на скамью. Епископ продолжал настаивать. Жанна сказала:
— Я уже раз присягнула. Этого достаточно.
Епископ закричал:
— Отказываясь принести присягу, ты навлекаешь на себя подозрение.
— Пусть. Я уже присягнула. Этого достаточно.
Епископ не отступал. Жанна говорила, что «она будет говорить только то, что знает, — но не все, что знает».
Епископ так долго мучил ее, что она наконец сказала с усталостью в голосе:
— Я пришла от Бога; здесь мне нечего больше делать. Возвратите же меня к Богу, от Которого я пришла.
Горько было слышать это; она как бы говорила: «Вам нужна только моя жизнь; возьмите же ее и оставьте меня в покое».
Епископ снова забушевал:
— Еще раз приказываю тебе…
Жанна оборвала его своим небрежным «Passez outre», и Кошон прекратил борьбу; и отступил он на этот раз с совершенно пустыми руками: он предложил взаимную уступку, и Жанна, неизменно сохранявшая ясность ума, увидела тут возможность самозащиты и охотно согласилась. Она должна была присягнуть, что будет говорить правду «относительно всего, что внесено в procès verbal». Теперь они уже не могли завлечь ее за известные границы: путь ее был определенно нанесен на карту. Епископ дал больше того, что желал, и больше того, что мог выполнить без ущерба для истины.
По его приказанию Бопэр возобновил допрос подсудимой. Так как дело было Великим постом, то они надеялись уличить ее в небрежном исполнении каких-либо религиозных обязанностей. Я мог бы наперед сказать им, что они потерпят в этом неудачу. Ведь в религии был весь смысл ее жизни!
— Когда ты ела и пила в последний раз?
Если бы она вкусила хоть крупинку съестного, то ни ее молодость, ни та голодовка, которую ей приходилось терпеть в тюрьме, — ничто не спасло бы ее от опасного подозрения в пренебрежительном отношении к предписаниям церкви.
— Я не ела и не пила со вчерашнего полудня.
Священник опять перевел вопрос на Голоса.
— Когда ты слышала Голос?
— Вчера и сегодня.
— В какое время?
— Вчера это было утром.
— Что ты тогда делала?
— Я спала, и Голос пробудил меня.
— Прикоснувшись к твоей руке?
— Нет; он не прикасался ко мне.
— Благодарила ли ты его? Стала ли ты на колени?
Понимаете? Он имел в виду Сатану и надеялся, что мало-помалу можно будет доказать, что она поклонялась заклятому врагу Бога и человека.
— Да, я его благодарила; и я стала на колени на моей постели, к которой я была прикована, и сложила руки, и молила послать мне помощь Божию, молила просветить меня и научить, какие ответы должна я давать на суде.
— И что же сказал тогда Голос?
— Он сказал мне: отвечай смело, и Господь поможет тебе.
Затем она повернулась к Кошону и сказала:
— Вы говорите, что вы — мой судья; повторяю еще раз: остерегитесь, потому что я воистину послана Богом и вы подвергаете себя великой опасности.
Бопэр спросил, не отличались ли советы Голоса двойственностью и непостоянством?
— Нет. Он никогда себе не противоречит. Не далее как сегодня он повторил мне, что я должна отвечать смело.
— Приказал ли он тебе отвечать не на все вопросы?
— Насчет этого я вам ничего не скажу. Я получила откровения, касающиеся моего государя, короля, и этого я не сообщу вам.
Сильное волнение овладело ею: слезы показались на ее глазах, и она сказала тоном горячего убеждения:
— Я глубоко верю — так же глубоко, как в учение Христа, как в искупительную жертву Спасителя, — верю, что через этот Голос говорит со мной сам Господь!
Когда ее снова спросили о Голосе, она сказала, что ей не разрешено говорить все, что она знает.
— Не думаешь ли ты, что Господь разгневается, если ты поведаешь всю правду?
— Голос приказал мне передать некоторые слова королю, а не вам; и кое-что было открыто мне совсем недавно — даже в последнюю ночь; ему следовало бы узнать об этом как можно скорее. Он тогда мог бы обедать гораздо спокойнее.
— Почему Голос не заговорит с королем, как говорил с тобой? Почему ты не попросишь его об этом?
— Я не знаю, такова ли воля Господа.
На минуту она задумалась: мысли ее витали где-то далеко. Потом она проронила замечание, в котором Бопэр — неизменно бдительный, неизменно внимательный — увидел новую возможность расставить ловушку. Не думайте только, что он тотчас ухватился за эту возможность, открыто радуясь своей находке, как поступил бы новичок, еще не изощрившийся в крючкотворстве и лукавстве! О нет: глядя на него, вы и не догадались бы, что он уловил ее слова. Он тотчас равнодушно заговорил о другом и принялся задавать праздные вопросы: он, так сказать, старался обойти кругом, чтобы неожиданно напасть из-за угла. То были докучные и не идущие к делу вопросы о том, не предсказал ли ей Голос освобождение из тюрьмы; не указал ли он ей, какие ответы она должна давать во время сегодняшнего заседания; был ли он окружен ореолом света, и есть ли у него глаза — и так далее. А опасное замечание Жанны заключалось в следующем:
