Глава IX
Следующее заседание происходило в четверг, 1 марта. Присутствовало пятьдесят восемь судей — остальные отдыхали.
По обыкновению, от Жанны потребовали снова, чтобы она дала клятву говорить правду, ничего не скрывая. Она не выказала раздражения на этот раз. Она чувствовала себя достаточно защищенной тем соглашением относительно procès verbal, от которого так старательно уклонялся Кошон; поэтому она просто отказалась, ясно и решительно; и добавила с искренностью и прямодушием:
— Но что касается тех вопросов, которые упомянуты в procès verbal, я буду отвечать на них свободно, ничего не скрывая, — да, ничего не скрывая, как если бы я стояла перед самим Папой.
Здесь был удобный случай для судей! У нас было три Папы тогда; конечно, только один из них мог быть настоящим Папой. Каждый благоразумно уклонялся от разрешения вопроса, который из Пап был настоящим, потому что вмешательство в такие дела было очень опасно. Но здесь представлялся удобный случай завлечь в западню беззащитную девушку, и бесчестный судья не преминул воспользоваться этим. Он спросил притворно беспечным и рассеянным тоном:
— Которого из них ты считаешь настоящим Папой?
Все судьи в глубоком молчании ждали ответа, который должен был привести жертву в западню. Но когда раздался ответ, он поверг судей в смущение, и можно было видеть, что многие из присутствующих тайком усмехались. Ибо Жанна спросила тоном, почти обманувшим даже меня, — до того он был невинен:
— Разве их два?
Один из попов, способнейший среди них и отчаянный богохульник, сказал настолько громко, что почти все слышали:
— Клянусь Богом, это был мастерский удар!
Как только судья оправился от смущения, он снова принялся за допрос, благоразумно оставив слова Жанны без ответа.
— Правда ли, что граф д'Арманьяк прислал тебе письмо, спрашивая у тебя, которого из трех Пап он должен признавать?
— Да, и я ответила ему.
Копии обоих писем были представлены и прочитаны перед судом. Жанна заявила, что копия с ее письма была не совсем точна. Она сказала, что получила письмо графа в тот момент, когда садилась на лошадь, и прибавила:
— Я продиктовала несколько слов, говоря, что на его вопрос постараюсь ответить из Парижа или из какого-нибудь другого места, где остановлюсь на отдых.
Ее снова спросили, которого из Пап она считала настоящим.
— Я не могла сказать графу д'Арманьяку, которому из Пап он должен повиноваться, — и затем добавила с полным бесстрашием, представлявшим особенно яркий контраст с этим скопищем двуличных плутов: — Но что касается меня, то я думаю, что мы должны признавать только нашего Святейшего Папу, который находится в Риме. Этот вопрос был оставлен. Была прочитана копия первого воззвания Жанны — воззвания, которым она убеждала англичан прекратить осаду Орлеана и покинуть Францию — поистине великое произведение для неопытной семнадцатилетней девушки.
— Признаешь ли ты, что прочитанный документ был написан тобой?
— Да, за исключением того, что в нем есть ошибки: вставлены слова, которые имеют такой смысл, как будто я придавала себе слишком большое значение.
(Я знал, что должно последовать за этим, чувствовал тревогу и смущение.)
— Например, — продолжала она, — я не говорила: «Сдайтесь Деве» (rendez à la Pucelle); я сказала: «Сдайтесь королю» (rendez au roi); и я не называла себя «Главнокомандующим» (chef de guerre). Все эти слова вставил мой писец; он или не расслышал, или забыл, что я говорила.
Говоря это, она ни разу не взглянула на меня. Она не захотела привести меня в замешательство. Я не ослышался и не забыл ее слов. Я намеренно изменил их смысл, потому что она была действительно главнокомандующим, она имела полное право на этот титул; и следовало именно так называть ее; и кто мог бы сдаться королю? Королю, самое имя которого было в то время лишь пустым звуком? Нет, сдаться можно было благородной Деве из Вокулера, уже знаменитой, уже грозной тогда, хотя она еще не нанесла удара.
Да, этот эпизод мог бы кончиться для меня очень неприятно, если бы эти безжалостные судьи узнали, что на заседании присутствует тот самый секретарь Жанны д'Арк, который писал под ее диктовку вышеупомянутый документ, и не только присутствует, но и составляет отчет судебного заседания; и что, кроме того, через многие годы ему суждено будет свидетельствовать против лжи и против извращений истины, допущенных Кошоном, и предать действия судей вечному позору!
— Ты признаешь, что диктовала это воззвание?
— Признаю.
— Сожалеешь ли ты об этом? Отказываешься от своих слов?
Ах, тут она не могла сдержать негодования!
— Нет! И даже эти цепи, — она потрясла ими, — и даже эти цепи не могут охладить надежд, которые я тогда питала. И даже более! — Она встала и с минуту стояла, между тем как странный, божественный свет озарил ее лицо, и затем слова вырвались у нее неудержимо, как поток: — Предостерегаю вас, что не пройдет и семи лет, как на англичан обрушится бедствие, о, во много раз сильнейшее бедствие, чем то, которое постигло Орлеан. И…
— Молчи! Садись!
— …и тогда, вскоре после этого, они потеряют всю Францию!
Подумайте теперь вот о чем. Французская армия не существовала более. Французская нация и французский король были одинаково бессильны; никто не мог и предполагать, что с течением времени появится коннетабль Ришмон, возьмет на себя великий труд Жанны д'Арк и доведет его до конца. И среди таких обстоятельств Жанна произносит это пророчество — произносит его с полной уверенностью, — и пророчество ее исполняется.
Потому что через пять лет Париж был взят (в 1436 г.), и наш король вступил в него под знаменем победителя. Таким образом, первая половина пророчества исполнилась в тот год, — в сущности, почти все пророчество; ведь имея Париж в своих руках, мы были обеспечены относительно исполнения остального.
Двадцать лет спустя вся Франция была наша, за исключением только одного города — Калэ.
Это должно напомнить вам о другом, более раннем пророчестве Жанны. В то время, когда она старалась взять Париж и могла бы сделать это легко, если бы только наш король согласился, она сказала, что это было золотое время; что если бы Париж был у нас в руках, вся Франция была бы нашей через шесть месяцев. Но если упустить этот неоценимый миг, когда еще есть возможность без труда воссоединить всю Францию, то, сказала она: «Я даю вам двадцать лет, чтобы сделать это».
Она была права. После взятия Парижа в 1436 г. потребовалось двадцать лет, чтобы завоевать обратно всю Францию, город за городом и замок за замком.
Да, 1 марта 1431 г. она стояла там перед лицом всех и произнесла свое изумительное, необъяснимое пророчество. Случается иной раз, что какое-нибудь пророчество сбывается, но если вы поглубже вникните в дело, то почти всегда окажутся значительные основания подозревать, что пророчество было сделано задним числом. Здесь же было совершенно другое дело. Пророчество Жанны, сделанное перед судьями, было занесено в судебные отчеты, в самый день и час этого пророчества, за много лет до его исполнения, и эта запись может быть прочитана каждым, хоть сегодня. Через двадцать пять лет после смерти Жанны запись была представлена великому суду Восстановления, удостоверена под присягой Маншоном и мною, а также оставшимися в живых судьями, подтвердившими точность записи своим свидетельством.
