— Извините, сударь, — возразил президент, укрепляя указательным пальцем правой руки золотые очки на переносице. — Как вам сказать… Вы храбры, сильны и крепкого, здорового сложения… это вполне очевидно… Вы ученый, и в этом вы нас убедили, бегло говоря по-индусски, языка которого мы совершенно не понимаем… Но вот в чем дело… как бы это выразить… достаточно ли вы хитры и ловки, чтобы путешествовать среди этих народностей, отличающихся коварством и жестокостью? Как бы ни было велико желание Академии присудить вам приз, предоставленный нашим знаменитым другом Деларошем, как бы страстно ни стремилась Академия разыскать знаменитую Гурукарамту, которую тщетно искали англичане по всему полуострову Индии, однако мы признаем делом совести подвергать опасности жизнь настолько драгоценную, как ваша…
— Хитер я или нет, это я не знаю, — прервал речь президента Коркоран. — Но я твердо знаю, что череп этот, череп бретонца из Сен-Мало, а эти кулаки тяжелее чугуна, револьвер мой отличной фабрики и мой шотландский кортик закален неподражаемо, и никогда в жизни я не видел, чтобы какое-либо живое существо осмелилось безнаказанно наложить на меня руку. Предоставляю трусам прибегать к хитростям. В роду Коркоранов каждый грудью прокладывает себе дорогу вперед.
— Однако, что это опять поднялся такой ужасный шум? — сказал президент. — Надо полагать, что это опять мадемуазель Луизон забавляется? Пойдите, милостивый государь, успокойте ее, или пригрозите ей розгами, потому что терпеть такое поведение нет возможности.
— Ici, Луизон, ici!
[2] — крикнул Коркоран, не вставая с кресла.
Едва раздался этот призыв, дверь растворилась с грохотом, точно взломанная тараном, и появилась королевская тигрица изумительной величины и красоты. Одним прыжком животное пролетело над головами академиков и спокойно улеглось у ног капитана Коркорана.
— Это еще что, моя дорогая Луизон? — сказал капитан. — Ты позволяешь себе шуметь в передней и всех беспокоишь! Это очень дурно! Лежи тут, и если повторится что-либо подобное, я никогда не буду брать тебя с собою.
По-видимому, эта угроза страшно напугала Луизон.
II. Как Академия наук (в Лионе) познакомилась с Луизон
Но как бы ни сильно было волнение Луизон, вызванное угрозою Коркорана не посещать вместе с ней общество, наверное, это волнение неизмеримо было незначительнее волнения, охватившего всех членов знаменитой Лионской Академии наук. Если принять в соображение, что их обычной профессией было быть учеными, но не жонглирование с бенгальскими тиграми, тогда, конечно, является вполне понятной их человеческая слабость.
Первой мелькнувшей у них мыслью было взглянуть в сторону двери и постараться проникнуть сквозь нее в соседний зал, откуда они рассчитывали добраться до передней, примыкающей к великолепной лестнице, выводящей на улицу.
Там им было бы уже нетрудно улепетнуть подальше, так как любой пехотинец, на спине которого нет ни амуниции, ни пищевого запаса, легко уйдет двенадцать километров в час. Так как самый отдаленно от Академии живущий академик должен был пробежать только один и никак не более двух километров до цели, то есть до домашнего очага, следовательно, он имел много шансов в течение нескольких минут избегнуть сообщества с Луизон.
Как ни много надо было времени, чтобы изобразить на бумаге эти соображения, но в действительности они были сделаны с такой великой быстротой и единодушием, что в мгновение ока все члены Академии повскакивали с кресел и очутились у двери, намереваясь улепетнуть.
Даже сам президент, несмотря на то что при всяких обстоятельствах он должен был подавать пример рвения, и, хотя в этом случае он действительно выказал наивозможнейшее рвение, все-таки только девятнадцатым достиг двери, взломанной натиском Луизон.
Однако никто из них не решился переступить через порог двери. Луизон, которой не по нраву пришлось сидеть взаперти, угадав намерение господ академиков, тоже вздумала прогуляться и подышать воздухом.
В одно мгновение ока и одним прыжком она пролетела вторично над головами академиков и очутилась как раз около господина несменяемого секретаря, спешившего выйти первым. Этот почтенный человек попятился на один шаг и с большой охотой попятился бы еще на сколько угодно шагов, если бы, к глубокому его сожалению, этому не послужили непреодолимым препятствием ноги находившихся позади его коллег.
Словом, когда увидели, что Луизон служит авангардом, все поспешили попятиться обратно, и несменяемый секретарь был освобожден, но только немного пострадал его парик.
Между тем Луизон, чрезвычайно довольная, прогуливалась по приемному залу крупной рысью, точно молодая борзая собака на охоте. Она поглядывала на академиков живыми и точно насмешливыми глазами и, по-видимому, выжидала приказаний капитана Коркорана.
Академия была в чрезвычайной нерешимости. Выйти не представлялось возможным из опасения капризов Луизон, а оставаться, казалось, еще менее надежным. Господа академики сбились в кучу в одном из углов зала и поставили кресло на кресло, образуя баррикаду.
Наконец президент, бывший мудрым человеком, как о том мы можем судить, основываясь на его речи, громко заявил мнение, что капитан Коркоран окажет большую честь и еще большее удовольствие всем присутствующим членам почтенного собрания, если согласится «убраться» самым прямым и кратчайшим путем.
Несмотря на то что слово «убраться» далеко не было ни академическим, ни парламентским, Коркоран не обиделся, прекрасно зная, что бывают минуты, когда нет ни времени, ни возможности выбирать слова.
— Господа! — сказал он. — Я крайне сожалею, что…
— Бога ради, ни о чем не сожалейте, а только уходите скорее! Не знаю, что видит во мне ваша Луизон и почему она в меня так всматривается, но от ее взгляда у меня мороз попирает спину! — воскликнул несменяемый секретарь.
И действительно, Луизон оказывалась чрезвычайно заинтригованной. Дело в том, что впопыхах, в момент сутолоки, парик секретаря свалился на его правое плечо, так что череп оказывался совершенно обнаженным, и это доселе невиданное ею зрелище чрезвычайно изумляло Луизон.
Все это приметил Коркоран и, подав знак Луизон, направился к другой входной двери. Однако эта дверь оказалась прочно забаррикадированной извне, и к довершению несчастия она была окована бронзой, так что даже сэр Коркоран не мог бы ее взломать. Между тем он сделал попытку и так сильно двинул дверь плечом, что задрожали стены и дверь и, казалось, весь дом дрожал. Он уже приготовился вторично ударить еще сильнее плечом, но был остановлен вовремя президентом, воскликнувшим:
— Это будет еще хуже, если вы обрушите дом на наши головы!
— Что же делать? — возразил капитан. — Ах! Я вижу одно средство… Мы с Луизон проберемся из окна…
Президент, почувствовав прилив великодушия, сказал:
— Капитан, остерегитесь! Во-первых, надо вырвать железные прутья решетки, но, что еще важнее, от окна до мостовой улицы более тридцати футов. Вы неизбежно свернете себе шею. Что касается вашего противного животного…
