— Тс-с!.. — отвечал Коркоран. — Не отзывайтесь дурно о Луизон. Она чрезвычайно обидчива и может рассердиться… Что касается решетки, это дело пустое…
И действительно, он тотчас же выдернул три железных прута без заметного усилия. Капитан сказал:
— Теперь дорога свободна!
По правде сказать. Академия была в затруднительном положении: с одной стороны, опасение за жизнь Коркорана, а с другой стороны, удовольствие распроститься с Луизон.
Коркоран сел на окно, намереваясь, придерживаясь за скульптурные изображения и выступы в стене, спуститься вниз на мостовую. Но вдруг президент снова его остановил, говоря:
— Конечно! Мне нужно вылезти первому, потому что Луизон никогда не захочет прыгнуть, если я не подам ей пример. Да! — продолжал президент. — А что, если, когда вы спуститесь, она не захочет спрыгнуть вслед за вами?
— Ах! А если небо упадет? В последний раз спрашиваю вас: спускаться или нет?
— Пусть прежде выскочит Луизон! — возразил президент.
— Пожалуй, вы имеете право это требовать! Но если я возьму Луизон за загривок и швырну ее через окно, Луизон, будучи очень капризной, не будет меня поджидать и вздумает бегать по улицам и, пожалуй, сожрет несколько человек ранее, чем я могу явиться им на помощь. Вам неизвестен аппетит Луизон, а между тем теперь как раз четыре часа, а она еще не ела свой ленч, хотя привыкла ежедневно есть его в час пополудни, совершенно так, как и королева Виктория. Ах, черт возьми! Вот беда, она сегодня не ела своего ленча! Ах, какая проклятая оплошность!
При слове «ленч» глаза Луизон заблистали от удовольствия. Она взглянула на одного из академиков, славного малого, здорового, толстенького, жирного, свежего и розоватого, причем раза три открывала челюсти и щелкала языком с видом удовлетворения. Но, по счастью, взглянув на академика, она тотчас посмотрела на Коркорана. Казалось, что она его спрашивала, не пришел ли надлежащий момент для ленча. Академик видел оба эти взгляда и смертельно побледнел.
— Итак, я остаюсь здесь… — сказал Коркоран. — А ты, моя красавица, — продолжал он, лаская Луизон, — веди себя скромно, спокойно. Если ты сегодня окажешься без ленча, то получишь его завтра! Нельзя же думать только о жратве!
Однако Луизон слегка зарычала.
— Молчать, мадемуазель! — воскликнул Коркоран, поднимая хлыст. — Молчать! А иначе вы будете иметь дело с Сифлантом.
Не знаю, что успокоило тигрицу! Речь ли капитана или вид хлыста Сифланта, но она легла плашмя на брюхо и терлась прелестной головой о ногу своего друга, мурлыча совершенно как кошка.
Наконец послышался голос президента, сказавшего:
— Господа, я приглашаю вас занять ваши места. Если двери заперты и забаррикадированы, так это, несомненно, потому что швейцар отправился искать помощь. Будем терпеливо ждать его возвращения и, если желаете, чтобы не терять попусту время, рассмотрим сейчас труд нашего ученого коллеги господина Кроше о происхождении и развитии маньчжурского языка…
— До того ли нам, чтобы заниматься маньчжурским языком, — заворчал один из академиков. — Я в эту минуту отдам и маньчжурский, тибетский и все родственные им языки за возможность погреть ноги у моего камина. Слыхано ли когда-либо о таком негодном швейцаре, как наш? Это прямой разбойник! Я изломаю на его плечах мою палку!
— Мне кажется, — заявил несменяемый секретарь, — почтенное собрание в настоящую минуту не может обладать спокойствием, необходимым для исследования научных вопросов, а потому будет гораздо удобнее отложить на следующий день дело о маньчжурском языке. Взамен этого не благоугодно ли будет капитану Коркорану разъяснить нам, в силу каких приключений мы в настоящее время находимся лицом к лицу с мадемуазель Луизон.
— Да! — подтвердил президент. — Ознакомьте нас с вашими приключениями и в особенности с историей вашей молодой приятельницы.
Коркоран, почтительно поклонившись, приступил к нижеследующему рассказу.
III. О тигре, о крокодиле и о капитане Коркоране
— Быть может, господа, вы слышали о знаменитом Роберте Сюркуфе из Сен-Мало. Его отец был племянником зятя моего прадеда. Весьма знаменитый и весьма ученый Ивес Кватерквем ныне член Парижского института, изобретший, как всем это известно, способ управления аэростатами, мой двоюродный брат. Мой дедушка Алан Коркоран, прозванный Барбаруссой, учился в школе одновременно с виконтом Франсуа де-Шатобриан и имел честь 23 июня 1782 года ударить сжатым кулаком по глазу виконта, что произошло во время рекреации, между четырьмя и пятью часами пополудни. Вы видите, господа, что я хорошего происхождения и что Коркораны могут высоко держать голову, глядя прямо на солнце.
О себе самом я не нахожу нужным много говорить. Скажу только, что я, кажется, родился с удочкой в руках. Я один плавал в баркасе моего отца в таком возрасте, когда другие дети только что начинают учиться азбуке. Когда мой отец погиб, спасая утопавшее рыбачье судно, я отплыл на корабле «Целомудренная Сюзанна» из Сен-Аало, отправившемся ловить китов в Беринговом проливе. После трехлетнего путешествия то к Северному, то к Южному полюсам, я перешел с «Целомудренной Сюзанны» на «Прекрасную Эмилию», а оттуда на «Фейер Нртабан», а с этого корабля на «Сына бури», замечательный бриг, делающий в течение часа восемнадцать узлов…
— Милостивый государь, — прервал капитана несменяемый секретарь, — вы нам обещали рассказать историю Луизон.
— Потерпите немного, я сейчас к этому приступлю…
Но он был прерван отдаленным грохотом барабана.
— Это что значит? — с заметным беспокойством спросил президент.
— Я догадываюсь! — отвечал Коркоран. — Это испугавшийся и забаррикадировавший дверь швейцар отправился искать помощь… Вот так трус!..
— Черт возьми! — сказал один из академиков. — Он лучше бы сделал, если бы оставил двери открытыми, мне тогда не пришлось бы терять время, слушая историю Луизон.
— Внимание! — сказал капитан. — Дело принимает серьезный оборот. Звонят в набат.
Действительно, звон колокола раздался с ближайшей колокольни и подхвачен был всеми другими с быстротою пламени, раздуваемого ветром.
— Бомбы и картечь! — смеясь, воскликнул капитан. — Дело будет жаркое, моя бедняжка Луизон, по тому, что я предвижу, тебя намереваются осаждать, как крепость… Возвращаясь к моей истории, господа, я вам скажу, что в конце 1853 года я построил корабль «Сын Бури» в Сень Назаре и на нем отвез в гавань Батавию около восьмисот бочек бордоского вина. Дело оказалось прибыльным. Довольный собою, ближними, божественным провидением и положением моих дел, я в один прекрасный день задумал доставить себе удовольствие очень редко возможное в морских путешествиях, а именно, поохотиться на тигра.
Вам известно, господа, что тигр, впрочем представляющий собою одно из прекраснейших творений природы — взгляните на Луизон — по несчастью, получил в дар от неба необычайный аппетит. Он любит быка, гиппопотама, куропатку, зайца, но больше всего ему нравится обезьяна, вследствие ее сходства с человеком; а человек ему нравится в силу его превосходства над обезьяной. Кроме того, тигр очень разборчив; он никогда не будет два раза сряду есть один и тот же кусок. Так, например, если бы Луизон сожрала, завтракая, плечо господина несменяемого секретаря, ничто бы ее не могло заставить попробовать другое плечо во время ее ленча. Она такая же лакомка, как епископская кошка.
