— Прошу прощения, — выдавил Эйнар. — Вам снились дурные сны, миледи. Нэнси пошла за лекарством, а я…
Он чувствовал себя дураком. Хуже — бесполезным дураком… Но магичка, вместо того чтоб привычно фыркнуть и вызвериться, облизала губы и тем же беспомощным ломким голосом попросила:
— Откройте окно. Душно… И лазаретом пахнет. Ненавижу…
Вскочив, Эйнар торопливо распахнул скрипящую тяжелую раму. Смазать надо, кстати… В комнату хлынул ледяной — так показалось — воздух.
— Не замерзнете? — обернулся он к кровати.
Леди покачала головой, кутаясь в одеяло и жадно дыша. Она даже голову запрокинула и приоткрыла рот, как птенец, хватая ночной холод. Эйнар еще немного проветрил комнату, потом прикрыл раму и вернулся к постели, изнывая от непонятного стыда. Ну где же лекарство, йотуны его побери?
— Вам лучше? — спросил он, снова присаживаясь, но уже подальше. — Часто так?
— Не очень, — она старательно улыбнулась. — И… не надо снотворного. Еще хуже будет. Когда от кошмара не можешь проснуться…
Эйнар сглотнул ставшую вдруг очень вязкой и горьковатой слюну. Что ж, даже дубина вроде него может сложить топор с топорищем, как говорят в Невии. Лазарет, память о боли и дурные сны… И надо бы извиниться, но слова без дел ничего не стоят, а сделать он может только одно.
— Вам… действительно нужен хелайзиль? — выдавил он то, во что недавно сам бы ни за что не поверил. — Если да… Я достану.
Она смотрела недоверчиво, и Эйнару под этим изумленным взглядом стало совсем паршиво. Разумеется, он может. Он же все-таки комендант приграничной крепости, а уж какую только дрянь здесь не пытаются провезти. И если только намекнуть, что он примет благодарность от очередного купца… В комнате заметно похолодало, но Эйнара изнутри заливал жар стыда и отчаяния.
— Нет… — сказала она наконец очень тихо. — Нет, благодарю. И… если я когда-нибудь сдуру попрошу… Капитан, поклянитесь, что вы мне его не дадите.
— Клянусь, — выдохнул Эйнар с облегчением человека, которому отменили смертный приговор. — Я… давайте я все-таки за вашей горничной схожу. Где ее носит ночью — сам не пойму.
— Не надо, — снова бледно улыбнулась магичка, и Эйнар подумал, что теперь, сколько бы ни выпускала леди иголок, как бы ни дерзила, прикрываясь маской надменной аристократки, вряд ли он сможет забыть эту улыбку, полную терпеливо скрываемой боли и страха. — Идите к себе, капитан. У вас тоже день был тот еще. Нэнси придет и посидит со мной, пока не засну. Когда кто-то рядом, это помогает.
— Тогда спите, — сказал Эйнар, придвигаясь ровно настолько, чтоб взять ее руку. — Я уйду, когда она придет, обещаю.
Он думал, что леди начнет спорить, но она просто закрыла глаза, то ли доверчиво, то ли измученно. Эйнар сидел рядом, держа прохладную, постепенно теплеющую в его ладонях руку, и ждал. Когда дыхание магички стало совсем ровным, она заворочалась, ложась поудобнее, и забрала руку, решительно сунув ее под подушку, Эйнар встал и на цыпочках вышел, прикрыв дверь так бережно, что и сторожевая собака не проснулась бы.
Нэнси стояла в коридоре у перил. Куталась в шаль, слегка приплясывая от холода, но так, чтобы не застучать каблуками.
— Ну, и где лекарство? — с опасной мягкостью спросил Эйнар, подходя ближе.
— Так я это… — наивно вытаращилась девчонка. — Добудиться его милость Лестера не смогла.
— Ах, добудиться…
Врала! Никуда она не ходила. Врала нагло и бесстыже, Эйнар только никак не мог понять: зачем?
Это он и спросил, сделав еще один шаг и почти прижимая нахалку к перилам. Нэнси, видимо, все поняла по его лицу, потому что пискнула и попыталась прошмыгнуть мимо, но не успела.
— Так зачем? — тихо и очень зло повторил Эйнар, вглядываясь в бледное веснушчатое личико. — Ей же в самом деле плохо было.
— Ну, знаете, милорд… — вдруг прошипела девчонка в ответ так же нагло и, пожалуй, не менее зло. — Вот ведь правильно вашу светлость величают! Чтоб мужчина не понимал, как женщину ночью успокоить? Я здесь, как дура, стою, мерзну, жду… а вы… Да вам на вашей крепости жениться надо было — она тоже каменная! Пустите!
Отскочив от него, наглая паршивка фыркнула, совсем как леди, и, гордо задрав нос, прошла в спальню, а Эйнар остался в коридоре, пораженно глядя ей вслед и чувствуя себя самым невероятным болваном на тысячу люардов вокруг.
Глава 24
КЛЯТВЫ И ЛОВУШКИ
Следующим утром Эйнар снова едва не проспал. Петух, живущий при казарме как раз для этого, исправно проорал в положенное время, но Эйнару снилось что-то жаркое, мягкое, нежное… Сон был таким дивным, что просыпаться в холодную предзимнюю хмарь не хотелось просто до одури. Словно в детстве, когда до рассвета нужно было вылезать из нагретой за ночь постели, натягивать холодные вещи и идти заниматься хозяйством. Натаскать матери дров и воды, открыть овчарню и выгнать стадо на последнюю полузасохшую траву, почистить хлев, а заодно и уже подоенную корову обиходить, убрав навоз и закинув в ясли сена. Потом мать позовет завтракать, и можно будет передохнуть, к тому времени кровь разогреется от работы, холод отступит, да и одежда у него добрая, хотя руки-ноги уже торчат из рукавов и штанин — растет он так, словно ночью темные альвы с двух сторон тянут…
Эйнар открыл глаза, посмотрев в темный потолок, и вспомнил, что ему уже не десять. Что могила матери, до срока потерявшей и редкую красоту, и здоровье, осталась далеко в родной деревне, рядом с отцовской. И ухаживают за ней чужие люди, потому что родной сын не остался дома, как положено порядочному парню, чтобы взять жену, подновить родительский домик, развести еще овец, а там и десяток телят прикупить… Жить как все, растить собственных детей, которым, может быть, простят четвертушку вольфгардской крови. А по положенным праздникам ходить на погост и стоять службы в храме, год за годом спокойно приближаясь к тому дню, когда рядом с отцовскими могилами появится еще одна — его или сначала жены, это уж как боги решат. А он — волчье отродье, репей под хвостом, дурной мальчишка — все-то глядел не в ту сторону, а потом и вовсе пустил судьбу под откос, связавшись с головорезами-северянами. Известное дело, отчим его виноват, задурил парнишке голову сказками…
Усмехнувшись, Эйнар откинул одеяло, позволяя холодному воздуху остывшей за ночь комнаты облить тело. Задурил, это точно. Рассказал о замках выше самого старого дуба, о городах, где на одной улице домов больше, чем у них во всей деревне, о магах и великих воинах, о странных тварях и древних развалинах, где спрятаны клады… Рольф умел рассказывать так, что сердце замирало, а потом весь день грызла тоска по неведомому, ночью оборачиваясь сладкими и страшными снами. И Эйнар точно знал: в деревне он, когда вырастет, не останется. Ведь рядом такой огромный мир!
Мать выговаривала, что нечего портить парня, лучше пусть учится тележные колеса делать или горшки лепить. Это дело нужное и верное, оно всегда прокормит. А если к охоте душа лежит, то тоже ничего, лишь бы крепко стоял на ногах и о глупостях не думал. Рольф только посмеивался в густые усы и продолжал натаскивать Эйнара, как щенка, обучая разбирать следы и ставить силки, выслеживать дичь и бросать нож, на лету сбивая хоть перепелку, хоть ястребка, вздумавшего поохотиться на цыплят.
