А еще бывший воин заставлял приемыша каждый день мыться холодной водой и часто менять одежду, чтобы ни зверь, ни человек не чуял от него запахи дыма, хлева и рабочего пота. Разговаривал с ним на вольфарделе, да не попросту, двумя-тремя десятками ломаных слов, как умел объясниться с надменными соседями почти каждый невиец, а сложно, по-настоящему, не ленясь по многу раз повторять и добившись, что выговор у Эйнара стал чистым, а вольфгардские слова начали слетать с языка бойко, как родные. И даже грамоте научил, не пожалев отдать три связки отличных лисьих шкур за самую настоящую книгу с картинками и рассказами. Книга, конечно, была на дорвенантском, потому что невийских книг не бывает, и Эйнару пришлось учить еще и его, но после вольфарделя третий язык пошел легко, а грамота показалась настоящим волшебством, так что вольфгардские руны потом и вовсе запомнились сами собой.
Когда Эйнару исполнилось семь, Рольф выстругал ему меч по росту и каждый день гонял во дворе под недовольными взглядами матери, которой не нравились такие занятия, но ведь не запретишь мужу учить приемного сына, которого тот принял как своего. «А чему учить мальчика — это мужчине виднее», — усмехался Рольф. Мать постепенно смирилась и даже мечтала иногда, что знающий грамоту сын пойдет в приказчики к богатому купцу, а там и сам начнет возить шерсть через перевал.
Но через три года Рольфа привезли из леса на одних санях с медведем, которого он все-таки добыл. Хмурые соседи сгрузили мороженую тушу, не взяв за помощь ни куска мяса у осиротевшей семьи, и Эйнар, глотая слезы, рубил медвежатину на куски топором, который еще помнил тепло отцовских рук. А в доме надрывно, как волчица, скулила обессилевшая от плача мать. Приходили соседки, помогая выдоить коров, сварить кашу на медвежьем жиру и высушить промокшую одежду Эйнара, на которого свалилось все немалое хозяйство: как раз начали ягниться овцы. Но у добрых женщин были свои семьи, а похороны давно прошли, и постепенно Дирре оставили одну, у нее ведь почти взрослый сын-помощник.
Он метался от двора к дому, стараясь успеть все, и не мог ни злиться, ни обижаться на мать. Она пыталась его любить, пока Рольф был жив, но Эйнар-то чувствовал, что это все ради мужа. Рядом с Рольфом ему и кусок послаще доставался, и ласка перепадала, словно Эйнар был настоящим сыном именно отчиму-северянину, а не собственной матери. Словно она видела в нем не своего ребенка, а вечное отражение того, кто ее бросил…
И все равно он, может, и не ушел бы из дома, не посватайся к уже немолодой Дирре такой же в возрасте сосед, недавно похоронивший жену. Обычное дело: одному дому нужна хозяйка, другому — хозяин. У соседа были свои дети, и как-то вдруг оказалось, что мать прижилась в новом доме, а пятнадцатилетнему Эйнару там не слишком-то и рады. Он был чужим. И по имени, и по повадкам, и по крови, как раз начавшей кипеть и толкать на глупости за косой взгляд и грязное слово. Наверное, когда он ушел, все вздохнули с облегчением — это оказалось лучшим, что он мог сделать для матери. Потом, уже взрослым, Эйнар ее понимал: трудно растить нежеланного ребенка, напоминание о позоре. Но все равно не мог простить одного-единственного — того, что в день смерти Рольфа мать его оттолкнула, не позволив даже обнять и разделить горе пополам. Он ведь любил и чтил отца не меньше!
Уходя, он поклялся сам себе, что у него в семье все будет по-другому. Даже думал, что получилось… Но боги любят поиздеваться над глупыми клятвами, так что жаловаться нечего: клятва исполнилась оба раза. Только вот тошно теперь от этого — хоть бросай все и езжай в Невию, каяться, что так и не успел навестить мать и поклониться их с отцом могилам. Поздно — прошлое не возвращается.
Отогнав мрачные мысли, он оделся и вышел во двор. Узнал новости от вернувшихся из Гарвии солдат и понял, что забот изрядно добавилось. Глядя на утреннее построение, усмехнулся про себя: стоило бежать от четвероногих баранов, чтобы, забыв детские мечты повидать мир, остаток жизни гонять двуногих. Видно, богам и вправду виднее, кто для чего предназначен. Разбившись на пары, новобранцы старательно отрабатывали приемы с мечом, и Эйнар уже прикинул, что сегодня можно позвать Малкольма и размяться с ним хорошенько напоказ парням…
— Господин капитан, дозвольте обратиться.
Эйнар удивленно вскинул бровь, но Тибо был подчеркнуто серьезен. За его спиной маялся один из солдат и, неожиданно, найденыш Валь. Оба хмурые, только мальчишка еще и бледен как умертвив.
— Слушаю, — ответил он, махнув Малкольму, чтоб тот занялся новобранцами.
— Нехорошее дело, господин капитан, — ровно продолжил Тибо, отступив в сторону и кивая на своих спутников. — Солдат Джастин Ройс жалуется, что мальчишка украл у него нож. Товарищи Джастина подтвердили, что нож и в самом деле его. Лезвие приметное. А рукоять Валь другую приделал. Парнишка нож не прятал, носил открыто, но его ведь и не расспросишь толком. Головой только мотает, что не брал. Нож — вот он.
Он протянул самодельные кожаные ножны, и Эйнар достал из них небольшой нож. В самом деле приметный: на лезвии клеймо кузнеца в виде косого креста в круге. Железо дешевое, работа явно деревенская. Рукоять оплетена кожаной лентой, лезвие сильно сточилось посередине, однако кто-то старательно выправил его на точильном камне, а потом еще довел шлифовальной шкуркой. Но все равно возле черенка в металле заметная трещина. Паршивенький нож, но ухоженный. А оплетка и вправду новая, кожа еще не залоснилась.
— Ты взял этот нож у Ройса? — спросил он мальчишку.
Валь отчаянно замотал головой.
— Врет он, господин капитан, — подал голос солдат, но сразу смолк под взглядом Эйнара и Тибо.
— Будешь говорить, когда тебя спросят, — уронил Эйнар и продолжил, мучительно пытаясь сообразить, как выяснить что-то у немого. — Валь, где ты его взял? Показать можешь?
Мальчишка открыл рот, попытался сказать что-то, но бессильно опустил голову и махнул рукой куда-то к кухне.
— На кухне? — уточнил Эйнар. — Ты уверен?
Теплилась надежда, что растяпа-солдат сам забыл ножик где-нибудь, а парень просто подобрал и не знал, кому отдать. Иначе… Воровство — дело серьезное. Мальчишку, конечно, нельзя судить по взрослым законам, но, если подтвердится, розог ему не миновать. А главное, каково ему потом будет жить в крепости с клеймом вора?
Словно этого мало, откуда-то вывернулась его маленькая сестра и, всхлипывая, вцепилась в брата, обняв его руками за пояс.
Валь снова помотал головой, умоляюще посмотрел на Эйнара и опять уткнулся взглядом в брусчатку двора.
— Показать сможешь? — допытывался Эйнар. — Валь, я должен понять, что случилось, помоги мне. Где ты взял этот нож?
— Да в помойке он его взял! — раздался недовольный голос Тильды.
Она шла от кухни, вытирая руки передником, и Эйнар с удивлением понял, что дочь сегодня встала немногим позже него.
— Тиль? — переспросил он, чувствуя, что напал на нужный след. — Ты что-нибудь видела?
— Говорю же, в помойке мальчишка его откопал.
