Началось с прессы (сегодня такое случается частенько). Лондонская Times скромно воздержалась от каких-либо сообщений на сей счет, но ее соперницы по ту сторону Атлантического океана повели себя иначе. Хотя у New York Times имелись в Англии превосходные корреспонденты, они сумели срочно направить в лондонский Берлингтон-хаус лишь Генри Крауча, своего главного специалиста по гольфу. Крауч предполагал, что в Британии он будет проводить время лишь на поле Сент-Эндрю и других столь же заманчивых площадках. Он первым признал бы, что отнюдь не является специалистом по математике четырехмерного пространства-времени. Впрочем, Крауч, настоящий журналист, понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее, и его энтузиазм долетел до ведущих авторов New York Times. И вот, всего через 6 дней после исторического заседания, эта уважаемая американская газета извещала своих многочисленных читателей:
НЕБЕСНЫЕ ОГНИ НАБЕКРЕНЬ
Ученые мужи поражены результатами наблюдения солнечного затмения
ТРИУМФ ТЕОРИИ ЭЙНШТЕЙНА
Звезды – не то, чем они кажутся, наши расчеты неверны, но волноваться незачем
КНИГА ДЛЯ ДЮЖИНЫ МУДРЕЦОВ – больше никому в мире не понять это, сказал Эйнштейн, отдавая рукопись отважным издателям
Впечатляюще, но неверно. Звезды остались на тех же местах, что и предсказывал Эйнштейн: собственно, в подтверждении этого факта и состояла главная цель двух экспедиций. Крауч ни разу не говорил с Эйнштейном и сам придумал мнимую цитату о том, что новую теорию способны понять лишь «дюжина мудрецов».
Но все это не имело никакого значения. Резерфорд оказался прав, когда говорил о том, что людям нравится гармония в международных отношениях, которую и продемонстрировала экспедиция Эддингтона. После Первой мировой войны нашлись и другие примеры гармоничного международного сотрудничества (в области географических исследований и медицины), но в ту пору лишь Эйнштейна торжественно везли в открытом автомобиле перед десятками тысяч ликующих американцев; лишь ради него огромные лекционные аудитории Праги и Вены заполнялись за несколько часов до прихода ученого; лишь его так осаждали охотники за автографами на кинопремьерах. В Берлин, где он тогда жил, ему постоянно приходили письма, сотни писем, а потом – тысячи. Однажды ему даже приснилось, будто он задыхается из-за того, что «почтальон с криками кидает в меня груды посланий».
Тут сыграли свою роль демократизм, а также приветливость и непринужденность Эйнштейна, так контрастировавшие со снобизмом представителей высших классов, руководивших миром в годы Первой мировой. Репортеры с наслаждением рассказывали такую – конечно же, – правдивую историю: когда Эйнштейну предстояло выступить с официальным обращением в Венском университете, делегация, прибывшая на вокзал, дабы торжественно встретить ученого, никак не могла дождаться, пока великий человек выйдет из купе первого класса. Но вдруг (отголосок визита Макса фон Лауэ в патентное бюро в 1907 году) они увидели вдали знакомый силуэт. Выдающийся физик спокойно шел по платформе в полном одиночестве, покинув вагон третьего класса, в котором предпочел ехать: в одной руке футляр со скрипкой, в другой – вересковая трубка и чемодан.
Но его слава имела и более глубокие причины. Одна из них – в том, что взгляд на звезды в чем-то сродни взгляду на нечто божественное, недаром в обоих случаях смотрят вверх. Человечеству всегда хотелось постичь пути Господни: понять, отчего возникает хаос и каков его глубинный смысл (нам хочется верить, что такой смысл существует). Мир был убежден: именно это открыл некий тихий и задумчивый швейцарско-немецкий физик.
А главное, слава Эйнштейна в каком-то смысле явилась результатом страшного потрясения, которое только что перенес мир. Во время войны погибли миллионы. Множество семей потеряли отца, сына, брата. В обществе ощущалось отчаянное желание найти способ как-то вернуть утраченное. Набирали популярность спиритические сеансы, хотя постоянно выяснялось, что их проводят шарлатаны. Да, любой медиум мог оказаться не заслуживающим доверия, но как же мучительно было думать, что умершие окончательно покинули наш мир, что с ними нельзя установить контакт, что из потустороннего мира не долетает даже шепот. В новую эпоху такая связь казалась более вероятной, чем прежде: на кухнях и в гостиных начали появляться большие электрические устройства – первые радиоприемники. Посредством этих приборов удавалось расслышать голоса, волшебным образом преодолевавшие огромные расстояния. Может быть, сигналы из потустороннего мира тоже незримо странствуют по миру нашему, ожидая лишь случая, чтобы мы услышали их?
Казалось, работы Эйнштейна сулят и это, ведь он показал, что, по крайней мере, некоторые формы путешествий во времени явно возможны. До Эйнштейна считалось само собой разумеющимся, что мы живем в трех измерениях, а более или менее отдельно от них (так сказать, под прямым углом) лежит четвертое измерение – время, сквозь которое мы равномерно движемся, с неизменной скоростью, все вперед и вперед. Однако ход эйнштейновских рассуждений, приводящий к предсказанию о том, что вблизи Солнца свет звезд искривляется, предсказывал и то, что время тоже «искривляется» – в зависимости от мощи окружающей его гравитации. Обычно мы этого не замечаем, поскольку соответствующие эффекты почти не заметны в сравнительно слабом и однородном гравитационном поле, окружающем нас на Земле, притом, что мы передвигаемся со скоростями значительно меньше световой. Эйнштейн вовремя открыл эту нежданную истину.
А экспедиция Эддингтона успешно подтвердила ее. Теперь все знали, что это правда. Получалось, что при определенных условиях некоторые из нас способны мчаться в будущее, двигаясь сквозь время быстрее, чем остальные.
Отсюда, из этих открытых Эйнштейном особенностей природы, вытекают странные следствия. Представьте, что будет, когда наш узник замкнутой кабины, похищенный космическими пиратами и с высокой скоростью увлекаемый ими по галактике, наконец освободится. Путешественник жил во времени, которое с его точки зрения двигалось медленнее, чем для его спасителей. А те, в свою очередь, жили во времени, которое с их точки зрения шло быстрее, чем у путешественника. Разумеется, если они поспешат освободить пленника, вряд ли успеет накопиться заметная разница. Но если пираты протаскают его за собой по всей галактике, прежде чем узника наконец освободят благородные герои, вполне может оказаться, что эти герои успели постареть на десятки лет, тогда как для бывшего узника, подвергавшегося достаточно большим ускорениям, прошло лишь несколько дней. Если в ходе путешествия он переживет по-настоящему огромное ускорение, может оказаться так, что в момент своего спасения он постареет всего на неделю, тогда как его спасители, когда-то отправившиеся ему на выручку, к этому моменту давно успеют состариться и умереть, и его спасут их далекие потомки.
И то были не какие-то абстрактные представления и недоказанные утверждения. Эйнштейн продемонстрировал, что этот эффект сказывается не только на нашей измерительной аппаратуре, но и на самой реальности. Звездный путешественник может вернуться спустя два-три «своих» года (для него пройдет именно столько) еще вполне молодым человеком, однако на Земле за это время пройдут тысячелетия, и все, кого он знал, его родственники и друзья, давно умрут. А может, умрет и сама цивилизация, которую он некогда покинул.
