Откуда идет голос Юрека?
Я попыталась его разглядеть. Он стоит у окна и что-то ест.
– …Работает в магазине, а Юрек помогает звонарю. У меня смена в кафе во второй половине дня, а в первой – попытаюсь узнать, что с остальными девчонками, – пробубнил Оле.
– Да не обязательно им все так подробно знать… – тихо сказал Матео.
– Мне что-то вычеркнуть или как? Будет же впечатление, что нам есть что скрывать.
– Я всегда за то, чтобы… – Я так и не узнала, «за что» Оле. Они вышли. Над садом прострекотал вертолет. И улетел.
Когда все затихло, я услышала биение своего сердца. Оно еще мое? Сердце Шарлотты Новак, дочери уборщицы и уборщика?
Снаружи кричали садовые птицы. Они кричали совсем не то, что лесные. Сад – это прибранный лес. Лошадь, которой все время говорят то «ну», то «тпру». Расти что-то должно, но там, а не здесь, не так высоко, не так буйно. Лес и сад – родственники второй очереди. Я скучаю по лесу. И по всему… По девчонкам тоже. И по собакам, конечно. Но лес! Его свет, его запах… В этом домике я чувствовала себя не в своей тарелке.
Некоторое время я осматривалась. Пока не проснулась Бея и не произошел этот случай с дверной ручкой. А потом, уже на террасе, она потребовала объяснений.
Я села рядом на табуретку-пенек и стала рассказывать. Про Юрека, Оле и Матео. Про тачку. Про путь сюда. Про то, что я не знаю, где остальные девчонки.
Бея кивала с закрытыми глазами.
– Эти типы наверняка знают. С ними что-то не так. Причем по-крупному. Или тебе не странно, что они ходят по лесу с тачкой? И что у них тут все эти газеты?
– Они сказали, что они наши фанаты.
– И откуда они узнали, где мы? Откуда они вообще взялись? – Бея сощурилась.
– Они местные. Может, и так знали про туннель. – Я пожала плечами.
– Фанаты! Нельзя же просто стать фанатом того, кто об этом вообще не просил.
– Если бы я о нас прочитала, я б тоже решила, что мы крутые.
– Быть фанатом – для слабаков, – сказала она. – У них здесь кофе есть?
Я встала и пошла в прохладный дом. Снаружи становилось жарко. Утреннее солнце нагревало доски террасы. В лесу всегда было приятно, в туннеле – всегда прохладно.
У меня было ощущение, будто мною кто-то играет. В каких-то неправильных декорациях. Я готовила кофе и думала, что и готовить кофе – для слабаков. И думать о том, что для слабаков, – тоже для слабаков. Себе я заварила восточно-фризский чай. В Рудных горах. Чушь какая!
– Вот! – я поставила кофе перед Беей на большой ствол.
– Мне не достать, – сказала она.
Я подвинула ей чашку. Если быть фанатом – для слабаков, тогда быть звездой – для сволочей.
Несколько минут разговором владел сад. Монолог из стрекота и жужжания. Издалека доносились человеческие звуки: тарахтение мотора, какая-то музыка, удары топора. Деревья стоят так далеко друг от друга. Вся остальная растительность такая приземистая. Для меня все это просто ничто. Я хотела в тень, в пещеру, туда, где растет мох…
Но вообще-то у меня были беспокойства и посерьезней. Что с девочками? С коленом у Беи? Где Кайтек? Что это был за скелет?
– Знаешь, чего ужасно жаль? – спросила я Бею и тут же продолжила: – Так хотелось поймать ту старуху. Она ведь наверняка что-то знает о скелете в туннеле и об этих деревянных фигурках.
Бея пожала плечами.
– Это наверняка просто сумасшедшая.
– Эти твои таблетки, что, эмоций лишают? Что с тобой? – Я встряхнула головой. – Ты только подумай: эта сумасшедшая хотела поджечь туннель!
– С чего ты взяла? – спросила Бея.
Ну конечно, она же не видела канистру! Когда я ей об этом рассказала, она снова пожала плечами.
– Бея, она хотела там все сжечь. Эти деревянные фигурки, скелет. Чтобы их никто не нашел. Мы ей помешали. А теперь, когда в туннеле больше никого нет, она может спокойно… – Мои руки были вполне со мной согласны и пытались побороть мою неспособность к полетам. Бея обязательно должна была понять, что я говорю потрясающие вещи! – Ты только подумай, может, она все это время пыталась нас выманить. Из-за трупа и этих штук, деревянных фигурок. Поэтому и крутилась рядом. Может, она и собак отравила? Кто знает, что с остальными девчонками? Может, с ними произошло что-то ужасное?
Бея нажала на распухшее колено. Лицо у нее перекосилось.
– А может, ничего ужасного не произошло. – Она снова нажала на колено и снова скривилась. – Болевая тренировка, – объяснила она.
Мои руки опустились.
– Все равно! – сказала я. – Если мы будем слишком долго ждать, Стонущая мать все спалит, и скелет уже невозможно будет идентифицировать. Там же все-таки произошло преступление. Он же не случайно там лежит. – Я отхлебнула чая. Вот какой, значит, вкус у восточно-фризского чая – напоминает мокрое сено.
Закончив свою тренировку, Бея взяла чашку и стала дуть на кофе.
– Судя по тому, как это скелет выглядел, он там не меньше тридцати лет пролежал. И если ему тогда было пятьдесят, сейчас он все равно был бы мертв. Так что неважно, что произошло.
– А если ему было двадцать?
– Тогда он все-таки прожил двадцать лучших лет своей жизни. – Она смотрела в небо так, словно там что-то было. Но там не было ничего. Оно было голубое, теперь кроны деревьев это не скрывали. И если на него смотреть слишком долго, в душе поднималась тоска.
Я допила свой чай.
– Вовсе не все равно, почему человек мертв. Я в этом убеждена. Если бы это было все равно, – потому что в конце концов умирают все, – можно было бы развлечения ради проламывать черепа направо и налево, а уж на войны было бы и подавно плевать.
Едва я это сказала, как вдруг почувствовала, что вообще-то все-таки все равно. Все все равно и не все равно одновременно – бух! Что делать с таким осознанием?
Бея пожала плечами.
– И кому это что даст, если выяснить, что там произошло?
Я постучала себя в грудь и покраснела, конечно… И плевать!
– Мне. Вот мне, Бея!
Когда я включила радио, оно произнесло наши имена. Я так испугалась, что мне показалось, будто меня кто-то ударил.
Сердце застучало громче некуда. Я! Мое имя! По радио! И кто-то говорит, что я в дачном домике. Незнакомый голос. Не совсем незнакомый. Я его уже где-то слышала…
– …А вторую зовут Рабея Адлер. Они в одном дачном домике. У трех парней. Они их там прячут.
– Сделай погромче, – крикнула Бея в открытую дверь.
Я сделала.
– Здесь, в нашем городке, мне все равно никто не верит, – сказал голос по радио. – Но поверьте, это же лучшее укрытие для девочек. Я могу говорить, что хочу. Мне же никто не верит. Я Ганс. Вы наверняка обо мне уже слышали.
