Достойный сэр, мои долгие наблюдения и лестные слова многих других собратьев по вашему добродетельному призванию, особенно относящиеся к вашей доброте и честности, проявляемым в работе, коей вы посвящаете свое время, убедили меня и подтвердили мое суждение, что вы лучше, чем кто-либо другой, подходите для того, чтобы я как любящий Отец доверил вам воспитание моего маленького Сына, в обучении которого добродетелям в его нежном возрасте я, как положено мне природой, не более полезен, чем его враги, но я точно знаю, что без обучения он останется лишь мягким комком грубости, печальным порождением нашего первородного греха.
Вы уже утратили всякое желание жить? А это всего лишь первое предложение письма, которое длится около трех страниц и написано в примерно таких же выражениях. Мало того, для того периода подобное письмо не считалось слишком церемонным; собственно, в этой же самой книге советуют избегать излишней церемонности в выражениях, предупреждая читателей, что не нужно быть «скучными» или «нудными». Ну а теперь попробуйте представить, как звучало «напускное обезьянничество», если подобное письмо считалось просто вежливым.
Полной противоположностью раболепному джентльмену служил человек, который слишком злоупотреблял «thee» и «thou». Подобно русским «ты» и «вы», в английском языке когда-то существовали две формы слова «you»: одна для официальной, вежливой обстановки и при обращении к кому-то более высокого положения, а другая – для личного и интимного общения или обращения к кому-то более низкого положения. «You» и «yours» были эквивалентом вежливого «вы», а вот «thee», «thou», «thy» и «thine» предназначались для более неформального общения («тебя», «ты», «твой»). Если вернуться к оскорблениям, звучавшим на улицах, то вы сразу заметите практически полное отсутствие «you» и «yours». Звук «th» сам по себе был частью оскорбления, указывая на то, что человек, к которому вы обращались, ниже вас по положению. В вежливых разговорах приходилось выражаться осторожнее и официальнее – это как раз вписывалось в тему сложных подобострастных представлений и использования титулов к месту и не к месту. Со временем это «давление вежливости» вытеснило «thou» и «thee» из языка полностью; за это время они успели превратиться в довольно-таки уничижительные обращения.
Когда религиозная группа, позже получившая название квакеров, решила, что пред лицом Бога все равны (в то время это считалось радикальной и подрывной идеей, потому что под этим подразумевалось, во-первых, что к джентльменам нужно обращаться точно так же, как и ко всем остальным, и, во-вторых, что никто не является особым проводником слова божьего, и, соответственно, никаких попов и вообще института священнослужителей существовать не должно), они решили обращаться ко всем только «thee» и «thou». Это хорошо соответствовало их философии религиозного братства, но вызывало невероятную враждебность со стороны буквально всех остальных. Квакеры не просто вели себя иначе на религиозных службах и по воскресеньям располагались отдельно от всех: они вели себя грубо и неуважительно по отношению ко всем во всех аспектах повседневного общения. Многих из тех, кто спокойно бы отнесся к небольшим религиозным разногласиям с респектабельным членами общества, возмущало неуважение, проявляемое постоянным употреблением слова «thou». Как мы все знаем, с самыми большими разногласиями между разными людьми легче справиться с помощью сочувствия и уважения, чем с незаметными мелочами, которые иногда мгновенно убивают все наши добрые намерения и выдержку.
Чтобы добиться идеальной джентльменской речи, писал Ричард Бретвейт в 1630 году, нужно постоянно знакомиться с лучшими ее образцами. Он составил список рекомендуемых авторов и их произведений, олицетворявшими собою хороший английский язык, в который входили в том числе «Жизнь Ричарда III» сэра Томаса Мора и «Аркадия» сэра Филипа Сиднея. Большинство писателей опирались на латинскую грамматику и стилистику. Практические и современные речевые модели нужно было искать в проповедях знаменитых священников, речах, произносимых в парламенте, и на судебных заседаниях в Звездной палате. Эти модели опять-таки имели прочные классические корни. Проще говоря, чем больше ваши речи похожи на перевод с латыни, тем лучше.
Плохие примеры для подражания тоже были вполне доступны; один из таких примеров – Уильям Шекспир. Да, он не из самых худших возможных примеров, но заимствовать слова из театральных постановок было совсем не комильфо. «Гамлета» цитировали мясники, а не джентльмены. Театр предлагал дешевые и доступные развлечения, и каким бы умным и прекрасным ни был театральный язык, он все равно был запятнан популярностью. Да и вообще, кто такой этот выскочка из провинциального Стратфорда? Толком не образованный сын ремесленника, который выдавал свое происхождение, вставляя в произведения словечки из уорикширского диалекта! Нет, за хорошей английской стилистикой точно обращаться надо не к нему.
Невоспитанный щеголь Клемента Эллиса, о котором тот писал в 1660 году, вдохновлялся «Дон Кихотом или какими-нибудь другими модными романами», использовал множество «недавно выдуманных» слов – вот и еще одна черная метка Шекспиру, ибо тот был самым неутомимым изобретателем новых слов, – и интересовался любой «похабной дрянью», которая появлялась в продаже. Если вы знали наизусть, допустим, шекспировского «Короля Лира», это означало, что вы провели не один вечер в театре, праздно наслаждаясь жизнью в компании простолюдинов по соседству с борделями и кровавыми представлениями по травле медведей.
Еще один способ испортить речь – постоянно произносить имя божие. «Клянусь кровью божией, что это хорошее пиво» – примерно такие фразы казались безвкусными и джентльменам, и особенно набожным. Вот мы снова и вернулись к Фальстафу с его выкриками «’s blood» («by God’s blood» – «клянусь кровью божией»), «zounds» («by God’s wounds» – «клянусь ранами божьими») и «God-a-mercy» («God have mercy upon my soul» – «Господи, помилуй мою душу»). Когда комментаторы того периода жалуются на сквернословие, они имеют в виду именно это. Для наших современных ушей слово «сквернословие» означает пересыпание речи грубыми словами, в основном обозначающими что-то связанное с сексом. Ругательства вроде «какашки у тебя в зубах», с которой мы начали главу, – самые близкие эквиваленты нашему современному «иди на хрен», а недостатка в нецензурных и оскорбительных словах сексуального характера, как мы уже убедились, не было. Но в эпоху Возрождения под словом «swearing» (сейчас – «ругаться, сквернословить») понималось выражение «swear by…» («клясться кем-то или чем-то, божиться»). Еще это называлось «поминанием имени божьего всуе». Ругательства есть ругательства, но вот божба – это совершенно отдельное злодеяние, для которого не нужны даже грубые слова как таковые. Некоторые виды божбы дожили и до нашего времени – например, знакомые всем «oh, for God’s sake» и «oh my God»
[4]. «By all that is holy» («Ради всего святого») сейчас слышно гораздо реже, хотя полностью из употребления фраза не вышла, а любому ирландцу или потомку ирландцев знакомо междометие «b’Jesus». «O, for the love of God» хорошо выражает раздражение, а «bloody hell» – изумление. Сейчас эти фразы настолько прочно вошли в светский обиход, что многие из нас, пользуясь ими, даже не задумываются об их религиозном происхождении.
