Не забывая обо всем вышеописанном, давайте заглянем в несколько описей имущества, чтобы получить представление (пусть и довольно-таки расплывчатое) о владении салфетками. В данном случае мы рассматриваем подборку из всех 130 сохранившихся завещаний и описей небольшого торгового города Банбери, графство Оксфордшир, в период с 1591 до 1611 года; в 53 из этих 130 документов упоминаются салфетки. Еще в шестнадцати документах просто говорится обо «всем белье» или «всем столовом белье», в состав которого салфетки могли входить, а могли и не входить. Самым большим любителем салфеток оказался ушедший на пенсию викарий – на момент его смерти в доме было девяносто салфеток; ненамного от него отстал цирюльник, у которого их набралось восемьдесят четыре. Впрочем, у большинства их намного меньше. Чаще всего их было не более полудюжины, у двух человек вообще оказалось всего по одной. Скатертей, судя по этим описям, было намного больше – почти вдвое больше, чем семей, – и удалось найти лишь одну семью, у которой были салфетки, но не было скатерти. Не стоит удивляться, что у более богатых семей салфеток было больше, но то, что хоть по несколько салфеток, но было даже у бедняков, на самом деле говорит о многом. Томас Бест, например, был рабочим-поденщиком, оставившим после себя жену и трех маленьких детей. У них был маленький домик с крохотным участком земли и минимальным набором мебели. Совокупно его имущество стоило всего 2 фунта 1 шиллинг 8 пенсов, но даже у него была одна салфетка.
В общем, впечатление создается примерно такое: довольно широкие круги населения имели столовое белье, но у очень немногих его было так много, чтобы с каждым приемом пищи использовать свежую салфетку. Судя по всему, существовало определенное общественное давление, заставлявшее даже низы общества подражать хорошим манерам элиты – по крайней мере в особых случаях. Скатерти и салфетки в крайне малой степени помогают семье выжить, но даже люди, знавшие, что такое голод, были готовы тратить на них деньги.
Более широкий обзор описей имущества за более долгий период и в разных местах показывает, что столовое белье стало одним из первых предметов роскоши, появившихся в домах простолюдинов. В 1550-х годах вне домов дворян и купцов оно еще было редкостью, но распространилось очень быстро, как только у людей появились средства. Лишь кровати и постельное белье, похоже, пользовались более высоким приоритетом у широких слоев населения. Если ранжировать описи имущества по ценам, то иерархия трат сразу становится очевидной. На самом низком уровне люди тратятся в первую очередь на самые простые и практичные вещи: пару посудин для готовки, один-два стула, один набор одежды, несколько простейших инструментов. Если настают хорошие времена, они приобретают кровать, матрас и, может быть, стол и сундук. Следующий уровень комфорта – белье: сначала – простыни и покрывала для постели, потом одна-две скатерти, потом полотенце для мытья рук, «ткань для питья» (я считаю, что это тряпка, которой протирали общую чашку после каждого использования) и набор салфеток. Лишь набрав достаточный запас белья, люди начинали закупаться другими предметами роскоши и показателями статуса, например оловянной посудой, подушками, более красивой мебелью и т. д.
Хорошие манеры за столом явно имели большое значение для многих, не только для богачей. Так что, вполне возможно, вы оскорбите местного колесника, мельника или даже простого рабочего-поденщика и их семьи, если будете пренебрегать хорошими манерами за столом. Возможно, если у них очень мало столового белья, особенно их будет интересовать мытье рук и небольшие, аккуратные порции – это позволит избежать дополнительных стирок и сильного износа тех немногих скатертей и полотенец, которые у них все-таки есть. Точно мы узнать не сможем, и, скорее всего, стандарты разнились от семьи к семье, но высокомерные насмешки высшего класса над манерами простолюдинов не обязательно принимать за чистую монету. Даже очень небогатые люди уделяли внимание обеденным ритуалам и были готовы расстаться с заработанными тяжким трудом деньгами, чтобы повторить их. Представьте, как вы их расстроите, если придете к ним домой, потребуете еды и станете кидать кусочки, которые вам не понравились, через плечо, рыгать, пускать ветры и вытирать жирные руки о дорогую скатерть.
Впрочем, у нас есть два довольно расплывчатых намека на существование двух групп людей, которые не слишком усердно следили за своими привычками. Старые, богатые и, что еще важнее, влиятельные члены общества получали определенную индульгенцию на весьма сомнительное поведение, как у описываемых мистером Деккером «лохов». «Ешьте как можно бесцеремоннее, – инструктирует он, – ибо именно это подобает джентльмену». В учебниках хороших манер, где молодых дворян учат вежливой жизни, им часто напоминают, что они не должны оскорбляться или даже выказывать неодобрение поведением тех, кто «выше» них. Высокопоставленные люди были совершенно не обязаны соблюдать все правила приличия и уважения в отношении подчиненных. Элиту обучали подстраивать манеры под окружающих. В присутствии людей более высокого положения требовалось соблюдать полный формальный кодекс, а вот среди равных вы могли вести себя и более вольно, если достаточно хорошо их знали. Ну а перед «низшими» вы вообще могли не напрягаться – если, конечно, вы не слишком щепетильны или не хотите выказать им особую благосклонность. Собственно, в некоторых ситуациях определенная неформальность обращения с подчиненными считалась знаком фавора, снисходительной близости и дружбы. Вместо того чтобы быть далеким и отрешенным, дворянин, который пукал вместе со своими ливрейными слугами и смеялся над этим, на время разрешал им расслабиться в своем присутствии.
Как и всегда, все дело в степени и контексте. Джентльмен в таверне, который громко портил воздух, хлюпал супом, сморкался в скатерть и забирал себе все самые вкусные деликатесы, мог считать, что демонстрирует тем самым свою власть и превосходство и давит авторитетом на простолюдинов, но читатели Томаса Деккера делали собственные выводы и тихонько вписывали в счет несколько лишних цифр. (Мистер Деккер даже специально напоминает своим простакам, чтобы они ни в коем случае не ставили под сомнение цифры в счете и вообще не присматривались к ценам, которые туда вписаны.) Они чувствовали оскорбление, подразумеваемое грубым поведением. Они знали формальный кодекс поведения, догадывались, когда им умышленно пренебрегают, и понимали, что подобная несдержанность – это проявление агрессии и высокомерия.
Другую группу, которая умышленно пренебрегала правилами, вы найдете среди особенно набожных. Мы уже встречались ранее с людьми, которые считали, что притворство и показуха по сути своей аморальны. Некоторые из них отказывались от общепринятой демонстрации почтения и уважения, не снимая шляп и не кланяясь; пренебрегали они и другими хорошими манерами. И квакеры, и пуритане считали, что тем самым отделяют «пустые церемонии» моды, которые можно считать обманом, от «естественной честности» поведения, порождаемой искренним беспокойством за благополучие других.
Линию, отделяющую «пустые церемонии» от «естественной честности», можно было проводить в самых разных местах, вызывая серьезный культурный диссонанс. Николас Бретон, например, был явно человеком набожным, находился в религиозном «мейнстриме»; его могли, конечно, назвать «страстным протестантом», но пуританином он точно не был. Тем не менее излишне суетливые и тщательно соблюдаемые манеры явно его не радовали. В своем трактате «Королевский двор и деревня» (1618) он противопоставлял «изящные блюда, красиво приправленные и аккуратно поданные», которыми питались честолюбцы и придворные, «цельной пище, полным тарелкам, белому хлебу и крепким напиткам, чистым подносам и белью, хорошей компании, дружеским разговорам, простой музыке и веселой песне» якобы более достойных и честных жителей сельской местности. Аристократические обеденные ритуалы он осуждал с явным отвращением, утверждая, что их место – лишь при дворе и в прошлом:
