Обязательность была одним из главнейших аспектов заздравных тостов. После того как ритуал начинался, отказаться не было уже никакой возможности. Для тех, кто хотел повеселиться, это было как раз весьма кстати. Предложите тост, и вашему приятелю на другом конце стола, который уже ерзает в кресле и говорит, что с утра надо на работу, придется задержаться чуть подольше. Еще пара тостов, и он уже не сможет трезво оценить последствия своих действий. Заздравные тосты удерживали группы вместе, превращая простые встречи, чтобы пропустить пинту под конец дня, в затяжные, длившиеся до ночи попойки. Ричард Янг в 1654 году писал именно об этом и был явно не рад. «Они завлекают людей за стол, а потом сначала пьют за здоровье такого-то, потом – за здоровье такой-то, моей супруги, потом за здоровье всех супруг по очереди, потом за какого-нибудь лорда или леди, потом за хозяина, за судью, за капитана, за командира и так далее, и уже не могут остановиться».
Кроме того, тосты служили своеобразным «социальным клеем», публичным обменом любезностями: этикет попойки требовал, чтобы тот, кому вы посвятили комплимент, в ответ сделал такой же комплимент. Формальные, шаблонные комплименты помогали быстро найти общий язык даже малознакомым людям. В этих рамках могли без особых трудностей и неловкости общаться представители разных классов – и это весьма беспокоило нескольких комментаторов-джентльменов, в том числе Клемента Эллиса.
Когда роялисты стали проигрывать Гражданскую войну, заздравные тосты стали политическими. Тост «За здравие короля (или королевы)» всегда был одним из самых распространенных, но в тот исторический момент он приобрел совсем иное значение. В 1640–50-х годах тост за монарха был политическим заявлением – вы в открытую заявляли, что поддерживаете короля; многие считали подобное подстрекательством или даже государственной изменой. Но, с другой стороны, тост был простым и традиционным действием, и его можно было произнести где угодно. То была форма протеста, доступная любому человеку, независимо от общественного положения и жизненных обстоятельств. Вы могли выпить за здравие короля тихо, в компании надежных людей, или громко выкрикнуть тост в публичной пивной, произнести его печальным и разочарованным тоном или же, напротив, с надеждой и дерзостью.
К концу 1640-х годов подобные «политические» тосты попали даже в печать – в сборниках баллад появилось немало роялистских застольных песен. Одной из первых стала «За здоровье придворного», и начиналась она так: «Come boyes fill us a Bumper, / wel make the nation Roare» («Давайте, ребята, налейте нам кружку, и вся страна взревет»). В песне призывали «пить до дна за короля» («a Brimmer to the King»), а в этих строках политическая природа песни особенно очевидна:
Мы парни в самом деле верные,
Карлу желаем всего наилучшего,
Мы знаем, что его кровь королевская,
И его имя никогда не падет.
Просто прославлять Карла автору оказалось мало: в балладе еще и поливают грязью парламент и самых заметных его сторонников. Подозреваю, строчку «Pox on Phanaticks» («Пусть оспой болеют фанатики») исполнители кричали с особым удовольствием.
Была, конечно, и определенная опасность. В очень многих случаях у людей возникали проблемы из-за тостов за здравие короля. В пивной «Красный лев» на главной улице Бристоля, например, в 1649 году состоялась большая драка после того, как группа солдат-парламентаристов услышала тост за здравие Карла и маркиза Ормонда. В драке погибло два человека. За короля пило столько народу, и это иной раз приводило к таким беспорядкам, что в 1654 году парламент решил вообще запретить любые тосты за здравие, после чего поэт Александр Браун написал:
Они проголосовали, и нам теперь
Нельзя вообще пить за здравие,
Ни за короля, ни за Содружество,
Что ж – теперь мы будем делать это тайно.
Впрочем, скрытность, судя по всему, была вовсе не обязательной: даже после запрета появлялись все новые заздравные баллады, да и людей, у которых из-за таких тостов возникали проблемы, тоже меньше не стало.
Итак, пить или не пить? И так и этак вы обязательно кого-то разозлите. Либо оскорбите физические чувства людей, обмочившись или проблевавшись, либо их моральные принципы, заставив их к вам присоединиться. Тяжкий грех против добрососедства – отказаться пить, или задеть чьи-либо политические взгляды заздравным тостом, или просто встать и уйти в середине пирушки. Вы можете подорвать чужую репутацию, заклеймив человека пьяницей, если он пьет, или подкаблучником, если не пьет. В общем, почва весьма плодородная.
Вонючий воздух
«[О]твратительно для взгляда, ужасно для носа, вредно для ума, опасно для легких»: король Яков I считал, что курение табака – очень плохая привычка. Впрочем, при этом ему весьма нравились доходы от налогов с продажи табака, на которые в том числе финансировались экспедиции по колонизации Америки. С 1580-х годов широкое распространение табака подарило людям три новых способа разозлить соседей. Самый очевидный – конечно же, курить или нюхать его, что было весьма неприятно для глаз и носа короля; или же вы могли торговать им в тавернах, пивных, аптеках, бакалейных лавках и на шумных вечеринках, доставлявших немало хлопот соседям; наконец, вы могли сами выращивать табак, лишая короля доходов.
Первые клубы дыма принесли в Англию моряки, плававшие в Испанию, когда королем был еще Генрих VIII. К середине 1560-х годов запах табака стал обычным делом в портах, но лишь в 1580-х он стал окутывать тела капитанов, имевших политическое влияние при дворе. Дрейк и Рэли были настоящими знаменитостями, и после того как они переняли привычку североамериканских индейцев, табак по-настоящему распространился по стране. К 1588 году Вильям Гаррисон описывал популярность новой привычки, объясняя для тех, кто, очевидно, вращался в менее модных кругах, что «вдыхание дыма индейской травы под названием табак с помощью инструмента, похожего на маленький черпак, сейчас очень популярно». Немецкий гость Пауль Генцнер, посетивший Лондон десять лет спустя, с немалым удивлением рассказывает: «На этих спектаклях [театральных постановках и травле медведей] и везде в других местах англичане постоянно курят никотиновую траву, известную в Америке как табак».
Англичане курили маленькие трубки, которые требовали немалых усилий в обслуживании. Если вы сами курили трубку или у вас есть знакомые любители трубочного табака, то знаете, что даже современные трубки и сорта табака, отобранные после сотен лет экспериментов, требуют определенных усилий. Табак нужно зажигать, пепел – вытряхивать, чашу периодически заполнять. Держать трубку зажженной довольно нелегко. Учитывая, что в XVI веке чаши трубок были очень маленькими (около двух сантиметров в длину и один – в диаметре), отклонение чаши от горизонтальной оси составляло всего тридцать градусов, а спички и зажигалки еще не изобрели, даже опытный курильщик мог попасть впросак. Так что, слыша, что в начале XVII века люди брали уроки курения, возможно, не стоит так уж сильно над ними смеяться. Или, с другой стороны, стоит, ибо именно к этому призывает нас Бен Джонсон в пьесе «Всяк вне своего нрава» (1600), говоря устами одного из персонажей: «Он приходит сюда каждый семестр, чтобы выучиться курению табака и нескольким новым движениям». «Новые движения» в данном случае означают трюки с дымом. Дымовые кольца умели пускать, конечно, уже тогда, равно как и «дымовые шарики» (несколько маленьких выдохов подряд); особенно модным, впрочем, считалось умение выдыхать табачный дым носом.
